Талисман для виновного. Елена Ворон
я бы попытался. Собака лежала на боку, на груди краснело мокрое пятно – однако псина была жива.
– Бедная моя… больно маленькой… Лен! – Марион схватила меня за руки. – Сделай что-нибудь!
Ирма засучила лапами и захрипела, из раны ударил красный фонтанчик.
– Господи… не могу… Пристрели ее! – взмолилась тетка. – Ей же больно! Ле-ен! – закричала она страшно, словно умирала сама.
Я обернулся к гостям, обвел взглядом застывшие лица.
– Карлос! Пристрели собаку.
Военный не шелохнулся.
– Ирма, Ирмочка… – плакала Марион.
Собака дергалась и хрипела.
– Да кончайте ее, – нервно сказал кто-то из мужиков.
Карлос гадливо кривился и не трогался с места. С него сталось пальнуть в удирающих от меня псин, но добить подранка духу не хватало. И за что этого урода наградили оружием, хотел бы я знать.
– Дай пистолет.
Его пальцы судорожно сжались на рукояти.
– Дай сюда, говорю!
Молчание; только плачет моя жалостливая тетка. Я пошел к Карлосу. Шагал к военному через лужок, всей кожей чувствуя, как у него натягиваются нервы.
Он меня ненавидел; ненависть ясно читалась на морде. А я пер на него, вздернув подбородок и задрав нос, – то, чего делать нельзя: этому меня научили в Травене. Но мучительно умирала собака, и билась в истерике Марион, и я должен был положить этому конец.
Рука с пистолетом дрогнула.
– Не дури. Карлос!
Оружие вскинулось и уставилось мне в брюхо. Нервишки у военного ни к черту.
– Стоять! – хрипло каркнул он. Лицо посерело, над бровями заблестела испарина.
Я стал как вкопанный, молясь про себя, чтобы никто не дернулся и не завизжали тетки. Резкий звук или движение – и нервы у мужика сдадут: он всадит пулю мне в кишки. Нас разделяло метра три. Три метра низенькой, любовно взлелеянной газонной травки. Сейчас Лен Техада на ней поваляется…
– А-а-а-а!!! – заорал я как полоумный, бросаясь на землю.
Хлопнул выстрел. Перекатившись, я вскочил и зигзагом ринулся к Карлосу. Хотя эта предосторожность уже была лишней: стравив пар, он обмяк и уронил руку. Я вырвал пистолет и едва не треснул рукоятью по дурной башке; а что сказал, то повторять не буду.
Опомнившиеся мужики схватили Карлоса за локти – будто теперь в том был какой-то смысл! – а я бегом вернулся к собаке. Она еще хрипела, и рядом на коленях стояла Марион. Глаза у тетки остекленели, лицо стало землистым. Губы шевельнулись:
– Ленни…
Я сунул дуло в ухо Ирме и нажал курок. Пегая голова дернулась.
Бросив пистолет на землю, я подобрал свалившегося Хрюнделя и ушел. Пускай дальше сами разбираются. Пусть военный объяснит, какой черт толкал его под руку, заставлял пулять в собак. И с какой стати он чуть не продырявил шкуру племяннику хозяйки. А я и словечка не молвлю ему в оправдание – дескать, Карлос не виноват, при виде Лена Техады мужики поголовно сходят с ума и норовят вцепиться ему в глотку. Ничего не скажу; пусть сам выкручивается.
Наутро