Век императрицы. Натали Якобсон
действительно, стал похож на чернокнижника, пророчащего несчастья знатной даме.
Ее кожа была едва теплой, я перевернул тыльную сторону ладони, чтобы посмотреть на линии, даже провел по ним подушечками пальцев, чтобы не ошибиться. Впервые в жизни я был удивлен. У девушки, стоящей передо мной, не было никакой судьбы, потому что самой принцессы уже не должно было бы быть на свете. Смерть. Эта девушка давно мертва. Линии ее судьбы оборвались под колесами какого-то экипажа. Я даже мог назвать число, тринадцатое ноября истекающего года, среда, после полуночи.
Я еще раз взглянул на ее ладонь. Странно, но на ней больше не было заметно никаких морщинок или складок кожи, только две тонкие линии, пересекшиеся крестом. Мне показалось, что на миг эти линии вспыхнули алым светом. Крест на ладони у принцессы. Невольно я выпустил ее руку и отступил в тень.
Такой знак мне доводилось видеть только на проклятых, на тех, кто прячется в подвалах возле «Покровителя искусств», а ночью выбирается на охоту. Но у них этот тайный знак мог видеть только я, а клеймо этой девушки было выставлено на обозрение перед всеми. Если бы она была новичком в обществе теней, то я бы первым об этом узнал. Я бы определил ее в толпе по особой осанке и ленивой кошачьей грации, присущей только вампирам, но эта девушка была не из них. Она была никем, она была мертвой. Если только я все-таки не ошибся.
– Вам страшно?
Еще никто не задавал мне такого вопроса. Обычно страх людям внушал я сам, при этом не пугаясь никого.
Принцесса все поняла и снова натянула на руку надежный плотный бархат перчатки. Он скрыл все.
– Никто не может объяснить, почему так со мной вышло, – как будто извиняясь, произнесла она. – Я только знаю, что в нынешние время такой знак вполне могут счесть за ведьмину метку. И, чтобы на костер инквизиции вместе со мной заодно не попала моя высокопоставленная подруга, мне приходится все время носить перчатку.
И снова невозможно было понять, говорит она серьезно или только подшучивает над собеседником.
– Тише! – предупредил ее я.
– Почему? Вы ведь не инквизитор.
– Нет, я звездочет, но это еще не значит, что я не могу поспособствовать инквизиторам в поисках подсудимых.
– Вы говорите загадками, – она обиженно надула губки, знакомая мимика на незнакомом лице, точно к таким же жестам когда-то прибегала другая, о которой я предпочитал не говорить ни с кем.
– Я так привык, не раскрываться ни перед кем до конца, потому что стоит кому-то открыться, например, вам и, заглянув мне в душу, вы испытаете такой страх, который заставит вас поседеть прежде времени.
Она не нашлась, что сказать, но посмотрела мне в глаза так, будто очень хочет сквозь них увидеть мою душу, сознательно идя на страх, даже ощущая комфорт от фатального поступка, точно так же, как мотылек, летящий на пламя свечи. А ведь она, правда, могла сгореть, если бы осталась со мной хоть на один вечер. Мне совсем не хотелось видеть ее гибель, пусть я прочел по ее руке, что она мертва, но она двигается, она