Тюремные байки. Фима Жиганец
Бехтеревым, классным гитаристом. На «гараже» лежит и поблескивает металлом новенький Санин станок – «Шик». Дорогущая штуковина! А сам Саня погарцевал в клуб поперёд всех: его пайкой не корми, дай только горло подрать. А что, мыслит себе Васильич, ведь не будет большого греха, если я этим самым «Шиком» поскребу свою щетину. Лезвие классное, пара-тройка минут – и лицо будет гладким, как лысина у Вовы в мавзолее. И не заметит никто. Саня в «сарае» чуть не до отбоя по струнам лупить будет: праздничный концерт готовят.
И сам не заметил, как рука потянулась и торопливо схватила импортную штучку. А ноги – бегом в умывальник! Намыливает Васильич рожу хозяйственным мылом – и амором бросается изничтожать седую жёсткую растительность. Вскоре с одной щекой покончено. Арестант с удовлетворением глядится в зеркало. Ален Делон, в рот ему говяжий веник!
Только было старик принимается за правую щёку – как вдруг из жилой секции доносится истерический вопль:
– Крысы!
Васильича встряхивает, как негра на электрическом стуле. Он сходу узнаёт голос крысолова. Это – Саня-гитарист. И понимает похолодевший всей своей ливеркой40 каторжанин, что орёт Саня вовсе не от страха перед гнусными серыми грызунами. «Артист» издаёт боевой клич индейца-ирокеза, готового снять вражий скальп. А небритая бледнолицая жертва – несчастный старичок в линялой тельняшечке, в ужасе застывший над раковиной. Но сам ирокез пока об этом не догадывается…
– Крысы позорные41! Станок утащили, твари! Найду – грызло вырву!
Что-то вспыхивает в голове пожилого арестанта, потом на него обрушивается внезапное затмение – и когда он приходит в себя, то видит, что стоит перед урной для мусора, на дне которой весело поблескивает трижды проклятый станок. И в тот же момент за спиной раздаётся срывающийся голос Сани:
– Васильич, ты не видел, какая гнида у меня мойку42 спиздила?!
Васильич обречённо поворачивается лицом к вопрошающему, и эта полувыбритая, испуганная, жалкая рожа с глазами, полными слёз, с дрожащими губами – без единого звука красноречиво отвечает на вопрос гитариста…
– Тю! Ты, что ли, взял, хрен моржовый? – растерянно выдавливает Саня. За спиной его, как тень, маячит фигура Вовы Коржика – «сидельца» тихого, незаметного, но, что называется, «крученого» – этот своего не упустит.
– Ты чё, батя, с тубаря43 упал? – раздражённо бросает Бехтерев. – Ты ж старый каторжанин, порядки должен знать! Вот на кого бы никогда не подумал. Ну, спросил бы, блин, у меня. Станок бы я, положим, не дал, а вот где-то лежала писка44 китаёзная… Лады, замнём для ясности. Где станок-то?
Старика мандражит мелкой дрожью, в ответ он способен только тихо пискнуть что-то невразумительное.
Саня смотрит на Васильича, потом – на мусорную корзину. Внезапно на него нисходит просветление. В два прыжка он подскакивает к урне, заглядывает…
– Блядво тунгусское, гондон ты штопаный, ты охерел, в натуре?! На хер ты его туда швырнул, старый мудак?!
Старый
Ливерка – внутренности.
Крыса – так называют на зоне арестанта, который занимается кражами у своих собратьев. За это положена суровая расправа – от жестокого избиения до перевода в позорную «петушиную масть» (то есть в пассивные педерасты). В настоящее время «сидельцы» чаще используют всё-таки первое средство «воспитательного воздействия».
Мойка, мойло – бритва.
Тубарь – табурет (не путать с «тубиком» – туббольным!).
Писка – тоже бритва, но так называют и любой отточенный предмет, которым можно что-то разрезать (чаще всего – сумку или карман при совершении кражи).