Дорога домой. Андрей Бинев
вздохнул отец Василий и, придерживая канделябр, отступил на полшага, оценивая плод своих стараний.
Он спустился со ступенек, покрытых ковровой дорожкой, и встал рядом с Анной Гавриловной, держа в своих небольших, но на удивление крепких руках пассатижи и моток медной проволоки.
– Ну, как? Можем еще! – довольный собой, беззвучно засмеялся священник и склонил бородатую, кудлатую голову. Он показал глазами на начищенный до блеска канделябр у врат алтаря. – Отец Борис, предшественник мой, оставил. А ему отец Кирилл, а тот уж со святой русской земли еще молодым иереем привез в Париж из Костромы сей канделябр. А уж сколько тот служил в Костроме-то, кто знает! Старинная вещь! А ты говоришь, техник починит! Знаю я ваших техников. Упрут, черти, прости господи!
Отец Василий попытался перекреститься, но помешали зажатые в руке пассатижи, и он удовлетворился лишь легким поклоном в сторону обильно золоченого иконостаса.
– Да что вы, батюшка! – запричитала Анна Гавриловна. – Там нынче люди все честные, верующие.
– Именно, что «нынче»! – недоверчиво посмотрел на нее сверху вниз отец Василий, – А как так можно, чтобы нынче верующие, а надысь неверующие, и завтра обратно верующие? А вдруг увидит канделябр и сразу станет «нынче» же неверующим, и упрет! А потом опять уверует, но канделябр-то не вернет!
Анна Гавриловна испуганно пожала плечами, запутавшись в философских размышлениях отца Василия, но на всякий случай перекрестилась и поклонилась канделябру.
– Пойдем-ка чайку с тобой выпьем на заднем дворе, – распорядился отец Василий. – Там и самоварчик, должно быть, поспел уже. Иди, иди вперед. Я сейчас, переоденусь только, а то ряса на мне рабочая. Негоже так!
На заднем дворе была уютная беседка со столиком и двумя скамьями, увенчанная небольшим куполом на четырех витых столбиках. Над куполом смотрел в небо православный крест из желтого металлического сплава.
Пока отец Василий менял рясу и нательную рубаху, расчесывал кудри и бороду, подстригал маникюрными ножничками перед зеркалом, вытягивая от старания полные губы трубочкой, разросшиеся кустистые брови, Анна Гавриловна накрывала на стол. На белой скатерти с полинялой вышивкой появились чашки с блюдцами, заварной чайник, розетки с вишневым вареньем и московским печеньем, которые привозили в Париж так же, как привозят нашим соотечественникам во всем мире черный хлеб и селедку. Даже если в тех местах есть свой хлеб и своя селедка, и свое печенье.
– Спасибо, хозяюшка! – широко заулыбался священник, неслышно подкравшись к Анне Гавриловны со спины.
Она вздрогнула, резво обернулась и почему-то опять перекрестилась:
– Ой! Батюшка! Испугал! Да и какая же я вам хозяйка? Гостья и только. Попадьи-то у вас нет…
– Да! – протянул отец Василий и сел на лавку, привычно закатав к локтям широкие манжеты. – Терплю неудобства и осуждение. Нам ведь спутницы, так сказать, никак не положено! Только ведь все попадьи уж давно разобраны, матушка!
Он