Ангел рассвета. Натали Якобсон
безвольно скользнули по оцарапанной стенке шкафа. Тело больше ей не подчинялось, сознание абсолютно потемнело. Она начала падать, и тут кто-то подхватил ее. Какой-то неомраченный краешек сознания еще мог распознать мягкую текстуру кожи, знакомую силу рук, нежность прижавшейся к ее лбу гладкой щеки и почти неуловимое дыхание. Казалось, что этот человек не дышит вообще, притом, что его черты были скульптурно правильными, он ведь и сам мог не нуждаться в воздухе, как статуя. Это лицо часто склонялось над Николь, когда она приходила в себя, и было пронизано каким-то неземным спокойствием. Объятия тоже легко было распознать, даже не смотря. Больше никто ее так не обнимал. Нельзя было сказать, чего в этих прикосновениях больше: любви, необычного эротизма оттого, что ты как бы сближаешься со статуей, или опеки телохранителя.
Какой красивый контакт: живое тело как бы касается живой статуи. Оно и может слиться с ней, но не должно. Это ведь противоестественно.
Но здесь, в Новом Орлеане, противоестественная любовь всегда поощрялась. Перед закрытыми веками Николь промелькнули картинки старого города: грохот экипажей в ушах, звенят удила, красивые люди одного пола обнимают друг друга, женщины в старинных нарядах с корсетами, брюнетка и блондинка, их изящные руки сплетаются, тонкие и помеченные сыпью, как когда-то у нее. Молодые люди увлекают друг друга в темный проулок, чтобы в свете фонаря никому не был виден их поцелуй. Даже такая любовь не настолько противоестественна, как то, что грезится ей – живое тело, сплетенное в объятиях с подвижной скульптурой или с невообразимым крылатым существом. Но это ведь и есть настоящая любовь, когда одаренный неземной красотой человек находит свое пристанище в объятиях двукрылого нечеловеческого создания. Реальное и выдуманное в облике этих слившихся фигур застывает в воображении, как на фреске. Веки Николь дрогнули, и она открыла глаза. Больше не было боли. Льющийся в окна яркий дневной свет не причинял неудобства. Она как будто вовсе и не закрывала глаз. И все-таки лицо Неда ей удалось разглядеть не сразу. Оно склонялось над ней, красивое, чистое, как мраморный лист, и дышащее каким-то неземным спокойствием. Ну и что, что в первые моменты его черты расплывались перед ней, все равно оно никогда не было слишком четким, наверное, это из-за слишком белой кожи, на ней проступали будто нарисованные блеклой природной краской брови и полукружия ресниц, бледно-голубые глаза и бесцветные губы. Казалось, что оно постепенно стирается на разрушающемся полотне великого художника. Нед был, как существо из другого мира, которое должно вернуться назад, но его исчезновение это медленный процесс. Николь схватилась за его ладонь, чтобы задержать хоть на немного, но ответное пожатие оказалось вполне материальным, осторожным, но сильным. Настолько осязаемым бывает только тело человека, который не должен и не может исчезнуть.
– Уже лучше?
Она кивнула, как ей показалось, с трудом, голова едва поднималась от подушки. На этот раз, правда, обошлось без его зелья. Где та