Узник в маске. Жюльетта Бенцони
Ни за что! Он сказал, что будет меня любить и в ином мире…»
«Значит, он вас уже простил. Сдается мне, оттуда, где находится сейчас его душа, ей было бы нестерпимо больно наблюдать, как вы заносите руку, чтобы совершить преступление. Будьте уверены, он предпочел бы, чтобы младенец родился и носил его имя».
«Даже если это будет мальчик?»
«Тем более, если так. Славный род получит продолжение и возвысится еще больше, не уронив традицию Людовика Святого. Или вам хочется превзойти осмотрительностью саму королеву?»
Эти слова стали подтверждением огромного волнения, охватившего Марию, иначе она не позволила бы себе намека на страшную тайну, которой владела вместе с Сильви уже много лет. Тема, разумеется, не получила продолжения. Сильви погрузилась в размышления.
«Итак? – не выдержала Мария. – Вы отдадите мне своего ребенка?»
«Вы это серьезно?»
«Серьезнее не бывает. Какие тут могут быть шутки? У меня хватит сил уговорить мужа…»
«Не сердитесь, – заявила Сильви с неожиданной решительностью, отбросив наконец сомнения и обняв подругу, – но я сохраню его для себя».
«И правильно сделаете!»
Персеваль радостно ее поддержал. Ведь в отцовстве Фонсома мало кто мог бы усомниться. Разве что сам Персеваль, которому Сильви во всем призналась, Мария, а также Пьер де Гансевиль, оруженосец Франсуа де Бофора, да еще преданный старик Мартен, хранитель имения Конфлан, вместе со своей женой… Правда, к ним пришлось бы добавить принца де Конде с его пристрастием к злословию, но он уехал в Шантийи, когда Корентэн Беллек явился в лагерь Сен-Мар, чтобы призвать Фонсома спасать поместье и жену. Что же до свидетелей дуэли, то это были по большей части иностранные солдаты, не владеющие французским языком. Последнее обстоятельство даже навело Персеваля на мысль изобразить дело так, будто Жан де Фонсом, выходя из дома, наткнулся на столб; увы, свидетелями дуэли все же стали двое-трое офицеров, не усмотревшие, однако, ничего необычного в том, что дворяне, принадлежащие к разным лагерям, скрестили шпаги. Выгораживать Франсуа де Бофора по прозвищу «Король нищих» не пришлось, однако истинная причина дуэли так и осталась почти для всех тайной.
По истечении девяти месяцев молодая вдова произвела на свет мальчика и, едва приняв его на руки, воспылала к нему нежной материнской любовью. Ее решение соблюдать траур вне королевского двора, столь понятное при утрате любимого мужа, не помешало королю довести до ее сведения свое и Анны Австрийской, королевы-матери, желание выступить крестными малютки. В день крестин дитя не только нарекли королевским именем, как и подобает в подобных случаях, но и именем Филипп – по его деду, маршалу Фонсому. Сильви не посмела окрестить сына Жаном, объяснив это тем, что выбор ее супруга не отличался бы от ее.
Крестины в Пале-Рояль стали последним появлением Сильви при дворе. Решив вести отныне отшельнический образ жизни, посвящая себя исключительно детям и вассалам герцогства, она заперла на