Роялистская заговорщица. Жюль Лермина
от нее, чувствуя, как ее сердце бьется подле его…
Она ответила ему словами, в которых для нее было целое обещание.
– Раньше, чем через две недели, побежденный Наполеон будет оплакивать свои разбитые армии, и наш король будет в Тюильри…
Он в порыве искренности своего нетерпеливого обожания невольно воскликнул:
– Какое мне дело до Наполеона? Какое мне дело до короля? Я вижу одну вас, думаю только о вас, обожаю вас одну…
Она быстро освободилась из его объятий и, выпрямившись во весь рост, сказала:
– Вы богохульствуете! Что вы сказали? Возьмите назад ваши слова, Жорж. Разве вы забыли, кто я? Вы эгоист. В то время, когда разыгрывается последний акт, когда должен пробить час, который может быть нашим триумфом или нашей погибелью, вы думаете обо мне и о себе! Любовь! Любовь! Да разве есть лучше, выше той, которая связывает нас со святыми интересами нашего короля, представителя самого Бога на земле? Право, Жорж, если бы я вас не знала лучше, чем вы меня знаете, я бы усомнилась в вашем рассудке.
Виконт все еще стоял на коленях, удивленный, сконфуженный. Он любил Регину всеми силами души, и слова, сказанные им, были только выражением его сокровенных чувств. Как же могла она на них рассердиться, разве она не любила его настолько, чтобы пожертвовать ему всем? Она вернулась к нему и, положив ему руку на лоб, сказала:
– Между нами не должно быть недоразумений, Жорж. Какое-то мрачное сомнение закралось мне в душу. Неужели вы один из тех, кто подчиняет интересы неба земным страстям? Какое вам дело до короля, осмелились вы сказать, и это вы сказали мне! Разве вы не знаете, что с тех пор, как я стала сознавать себя, у меня нет другой мысли, другой цели, как поднять эти пригнутые, но не сломанные лилии? Уверяю вас, Жорж, что я люблю вас всей душой, но если бы завтра для того, чтобы разверзнуть врата Парижа перед моим королем, пришлось убить меня и вас, я бы не задумалась. Нет, нет, вы меня плохо знаете. Нет того интереса, той привязанности, которые могли бы пересилить эту преданность. Разве я не пожертвовала уже ради нее моими симпатиями, самыми дорогими, самыми глубокими, до такой степени, что, не будь я убеждена в правоте моего дела, я с ужасом назвала бы себя неблагодарной.
Жорж глядел на нее с беспокойством. Никогда еще он не видел ее в таком страстном исступлении. О чем упоминала она? Он даже боялся ее спросить.
Она отошла от него бледная и, облокотясь на ониксовый пьедестал, точно глядела на какое-то мучительное воспоминание из прошлого, которое стояло перед ее внутренними очами.
Она была бледна той бледностью монахини, которая служит доказательством безжалостного отречения.
– Что с вами, Регина? Что значат ваши слова? Прошу вас, успокойтесь. Неужели я, не желая того, пробудил в вас какие-нибудь ужасные воспоминания?
– Да, ужасные, совершенно верно. Но именно в этих воспоминаниях я ищу себе сил.
– Что же это за воспоминания? Неужели же за одно неосторожное слово, сказанное мной необдуманно, вы лишите меня вашего доверия?
– Конечно