Лысая. Вячеслав Береснев
ещё могла понять, но несчастный Заяц был совершенно не при чём, и отдавать его в приют, где на лечение и заботу обычно клали гигантский болт, она точно не хотела. Как не хотела и доводить до слёз мать – которая, кажется, была к тому близка.
– Мам, – тихо сказала Пашка в спину. – Мам, извини. Я не хотела.
– Чтобы к вечеру кота здесь не было, – дрожащим голосом произнесла мать перед тем, как оглушительно хлопнуть дверью.
Глава 2. Хорошая девочка
1
Над городом медленно сгущался прохладный вечер.
Пашка, сидящая на скамье около подъезда, закуталась в привычную кожанку, придержала Зайца, который, отойдя после наркоза, как и следовало ожидать, обмочил кровать, а затем стал негромко скулить – был голоден. Старательно избегая встреч с матерью, Пашка напоила его молоком, а затем, прихватив Зайца, исчезла из квартиры, оставаться в которой не было никакого желания. Ладан был явно расстроен, наблюдая за всем происходящим: этот мудрый пёс очень не любил ссор.
– Ну тихо, – успокаивала кота, который мучительно старался куда-то двигаться, Лысая. – Тихо, Заяц. Лежи. Нельзя тебе ходить.
Домофон запищал, дверь открылась. На крыльцо вышагнула бабка: толстая, низкорослая, но спину держащая гордо, словно все вокруг были ей чем-то обязаны. Пашкина соседка снизу, Анна Константиновна Хрыч (да, именно такая у неё была фамилия) ненавидела Лысую, пожалуй, больше всех остальных. Дело в том, что когда Пашка только-только побрилась, простодушная Хрыч подумала, что девушка неизлечимо больна, и растрепала всем старухам, что, мол, помрёт деваха скоро. Шло время, померло несколько старух, а Лысая всё с этим не спешила. В конце концов пенсионерки плюнули, сказав Хрыч, что она всё напутала, и перестали ей верить.
Славно бы было, если бы этим всё закончилось, но «неизлечимую болезнь» сменила шизофрения. Кто-то – может, Хрыч, а может её таинственный последователь – распространил слух, что Пашка просто больная на голову, и из-за этого, мол, её побрили. Неизвестно, кто как к этому отнёсся, однако Хрыч эту информацию продвигала среди своих с особым остервенением. Было бы даже смешно, если бы со временем порядком не подзадолбало: старуха была не сумасшедшей, а очень даже в своём уме, и Лысую ненавидела всем сердцем. Стоило им где-то встретиться, как пенсионерка тут же недобро косилась, придиралась к любой мелочи, и ворчала, что, мол, пора тебя в психушку сдать, бешеная. И ничего не помогало: ни колкости, ни открытая грубость, ни едкая ирония, ни даже вежливые приветствия вообще ничего не меняли. Хрыч будто бы была запрограммирована ненавидеть Лысую, и ничего поделать с этим было нельзя.
– Опять ты тут сидишь, паршивка, – завела она привычную пластинку, хотя не так уж часто Пашка и сидела на этой скамейке. – Ещё и кота какого-то драного принесла, совсем сдуру сбрендила…
– И вам добрый вечер, Анна Константиновна, чтоб вы сдохли…
– Чаго ты сказала?!!
– Погода, говорю, хорошая… – отмахнулась Лысая невесело.
Что-то зло бормоча про былые годы, уважение к старшим и порку