Снято! Всем спасибо. Татьяна Бершадская
работал весовщиком. А потом на много лет обосновался на базаре резчиком стекол.
Я всё не могла понять, как это он режет стекло алмазом. Это же бриллиант. Я обследовала старый, отполированный временем резак в поисках сверкающей драгоценности. Но дедушка показал мне крохотную пирамидку с абсолютно тусклыми гранями и сказал, что алмаз «цэ така маленька цацка, шо ii нэ выдно, або вона рiжэ дужэ добрэ». Это да! Я видела, а главное, слышала этот хрустящий звук разрезаемого стекла и вдруг – дедушка отламывал (чпок) идеально отрезанный кусок стекла. Это было очень красиво.
А еще дедушка Мойша молился утром и вечером. Он набрасывал на плечи талес, бормоча что-то под нос, накладывал тфилин (это я сейчас знаю, а тогда я видела какие-то ремешки, которые он накручивал на руку и какую-то коробочку, каждый раз водружаемую на лоб, под козырек вечной серой фуражки с высокой тульей). Он молился в сторону своего священного города со странным именем Ершолоим, строго на восток.
На востоке у нас стоял неземной красоты платяной шкаф вишневого цвета, с башенками и балясинками по периметру верха, и с короной над выступающей центральной частью с чудесным зеркалом, инкрустированным перламутровыми райскими птичками. Ах, что это был за шкаф! Мы с двоюродным братом Сашкой играли в принца и принцессу, а шкаф был нашим дворцом, и когда принц распахивал передо мной величественную зеркальную дверь – вход во дворец – в благородный принцессин нос шибал такой ядреный нафталиновый дух, что во дворец я уже войти не решалась.
Шкаф был «кайзеровский» – так говорила бабуля. Вот на эту- то красоту дедушка и молился, бил шкафу поклоны и выпевал своё «Адонай, элохейну, мелех хаолям»… и качался, как заведенный. А я, шестилетняя дура, подкрадывалась, становилась сзади и в точности повторяла все его движения и слова (дедушка был глух, как пень, и носил слуховой аппарат, но на время молитвы его снимал, поэтому слышать меня не мог).
Я ужасно веселилась. Мне было очень смешно, что он такими глупостями занимается. За этим весельем меня однажды отловила бабуля. Несмотря на крохотный росточек и кажущуюся хрупкость, руку бабуля имела не на шутку тяжелую. Моя попа отлично запомнила эту маленькую ручку. А потом бабуля обняла меня и сказала:
– Мэйделе майн6, никогда так больше не делай.
– А почему дедушка качается и поет? – ну, дура, что тут скажешь!
– А хорошо поет? – спросила бабушка.
– Не-а, – сказала я.
– Ну и не слушай больше.
Потом, уже много позже, бабуля мне рассказала, что когда дедушка лежал в госпитале после второго тяжелого ранения, и никто из врачей за его жизнь гроша ломаного не давал, а он возьми и не умри! – вот тогда он дал обет, что до конца жизни будет молиться своему загадочному Богу Адонаю, чье имя для меня звучало насморочным словом «аденоиды» (вечно я дышала ртом из-за них, пока наконец-то их не вырезали).
Дедушка свой обет исполнял неукоснительно и никого из нас не пытался приобщить к этому делу.
Девочка моя- идиш.