Его величество. Владимир Васильев
бросилась следом за ним. – Ты же не одет. Это опасно!
Цесаревич уже не слышал предостережений жены. Выскочив на крыльцо, оглядевшись по сторонам, заметив в глубине аллеи их любимую скамейку, он бросился туда. Подбежав к скамейке, он смел рукой с ее поверхности увядшие, скрученные листья, взялся за спинку, но садиться передумал, зашагал дальше в глубь сада. На развилке аллей его догнал генерал Курута и набросил на плечи шинель.
Вернувшись во дворец, Константин Павлович закрылся в кабинете. Занавесил шторы и достал из потайного ящика стола четыре одинаковых конверта. Долго сидел, глядя на них. Потом быстро написал: «Любезнейшим своим соотичам от Его императорского высочества великого князя Константина Павловича торжественное объявление».
Княгиня Лович ужинала одна. Великий князь вышел из своего кабинета поздно вечером, когда весь дворец спал.
Мечты, недавно терзавшие душу, соблазнявшие цесаревича величием, остались за дверью. Какая-то неведомая сила заставила прервать письмо. Он не стал уничтожать обращение к соотечественникам, аккуратно положил его вместе с конвертами в потайной ящик, надеясь, что вдруг пройзойдет нечто…
Генерал-губернатор Милорадович вышагивал по комнате, словно гусь, выставив вперед голову с крашеными волосами. Михаил Андреевич был страшно взволнован, говорил прерывисто, громко:
– Он должен приехать в Петербург! Он не может не обратить внимание на наше требование принять престол и прекратить междуцарствие. Побуждением к тому служит повсеместная, массовая присяга ему. Алексей Николаевич! – командующий гвардией дернулся всем телом к генерал-майору Потапову. – Вы были у него адъютантом. Вы лучше всех нас знаете Константина Павловича. Найдите же слова, которые могли бы убедить его сменить свое мнение!
Сидевшие за столом командующий гвардейским корпусом Александр Львович Воинов, командующий гвардейской пехотой Карл Иванович Бистром, начальник штаба гвардейского корпуса Александр Иванович Нейдгардт, как по команде посмотрели на генерал-майора.
– Константин Павлович – утонченная натура. Мне всегда казалось, что за его строгостью прячется нежное сердце, – напевно проговорил Потапов.
– Тогда вы, Александр Иванович, – Милорадович ткнул пальцем в Нейдгардта.
– Увольте, пожалуйста! – Нейдгардт вскочил с кресла. – За лирикой лучше к генералу Бистрому обращаться.
– Ну, нет, – прогудел немногословный Бистром. – Лирика в связке с патриотикой – это ваше, Михаил Андреевич, и будьте любезны утрите нам всем носы своим умением слагать письма.
Милорадович самодовольно усмехнулся.
– Ответственности боитесь, вот, что я вижу. Как бы чего не вышло, думаете. Эх, – он подернул плечами. Подошел к столу. Хлопнул ладонью по дубовой крышке: – Пиши, Потапов. Я диктовать буду.
Через минуту генералы, затаив дыхание, слушали хрипловатый голос генерал-губернатора, в такт кивая головами:
– Государь!