Неизвестный Пушкин. Записки 1825-1845 гг.. А. О. Смирнова-Россет
с „Фениксом“. У него голубые глаза с серым оттенком; когда зрачки расширяются, то глаза кажутся черными. Странные глаза: они меняют цвет, глаза говорящие. Его волосы вьются, но они не черные и не курчавые. Зубы – поразительной белизны, и, когда он смеется, все они видны. Губы полные, но не очень толстые. В нем ничего нет негритянского. Воображают, что он непременно должен походить на негра, потому что его предок Ганнибал негр. (Я видела его портрет в Петергофе.) Но Ганнибал не негр, а абиссинец: у него были правильные черты, лицо длинное и сухое, выражение жесткое, но интеллигентное. Софи Карамзина говорила мне, что Пушкин до двенадцати лет был блондином и потемнел уже позже. Его мать белокурая и хотя происходила от Ганнибала, но ничем не напоминала негритянку. Его брат и сестры не брюнеты и не смуглые. У Пушкина прекрасные руки с очень тонкими пальцами. Он для танцев надел перчатки. Он простой, но элегантный; отлично держит себя, танцует дурно, очень дурно и смеется, как ребенок. У него грустная и добрая улыбка; голос очень приятный: в этом голосе есть что-то откровенное. Время от времени он насмешливо улыбается.
Вот каков Пушкин! Он начал с того, что заявил, что танцует плохо. Это оказалось правда. Я предложила ему поболтать вместо того, чтобы танцевать. Я говорила с ним по-русски; он нашел, что я очень хорошо говорю по-русски, и спросил, где я научилась. Я ответила: „В институте, у Плетнева. А до семи с половиной лет я говорила по-малороссийски“. Это рассмешило Пушкина».
Немного позже встречается следующая заметка:
«Пушкин поднес мне у Карамзиных одну из песен „Евгения Онегина“. Скоро выйдет в печати еще одна. Софи Карамзина передала мне, что Пушкин нашел меня очень симпатичной; я польщена, так как и он мне нравится. Я нахожу его добрым и искренним, и он не говорит мне глупостей насчет моих глаз, волос и т. д. Такого рода комплименты не лестны для меня потому, что не я сделала себе глаза или нос!»
В первый раз дело касается произведений Пушкина, когда моя мать рассказывает один эпизод из ее пребывания в Петергофе. Мать была дежурная; Императрица писала письма во дворце Монплезир, а мать играла с маленькой Великой Княжной Александрой, которая была очень привязана к ней.
Молодая девушка и ребенок стали, шутя, бросать розы в красивый фонтан перед дворцом Монплезир. Мать начала декламировать стихи Пушкина:
Фонтан любви, фонтан живой.
Принес я в дар тебе две розы…
и т. д.
Она читала их на выпускном экзамене в Екатерининском институте.
Императрица вышла в это время и, увидя мою мать, декламирующую стихи и бросающую вместе с Великой Княжной розы в бассейн, воскликнула: «Какую прелестную картину вы обе составляете. Очень поэтично! Надо бы вас так нарисовать! А что вы декламируете?»
Мать повторила стихи, Императрица нашла их очаровательными и спросила: «А чьи они? Мне что-то они знакомы, я их где-то слышала».
Мать назвала Пушкина и сказала, что он написал это стихотворение ранее, чем «Бахчисарайский фонтан». «Мне оно больше нравится, – прибавила