Была бы дочь Анастасия (моление). Василий Иванович Аксёнов
под полем, возле согры. Еле увёл их, отогнал… Со мной туда сходить не хочешь?
– Нет, не хочу.
– А чё?
– Да жалко. Пусть себе спит.
– Да я вот тоже чё-то думаю… Лучше уж так где… глухаришку или рябчика. – И этих жалко, – говорю. – Птица – уж ладно… как-то это, – говорит Гриша. И говорит: – А тот-то – будто человек. – Да, кто уж как, а этот – точно. – Ещё свинья. – Свинья – конечно. – И мы тоже… люди. – Что? – Кто – как медведь, кто – как свинья. – А-а, – говорю. – Но, – говорит Гриша. – Кто – как собака. – И собака.
Сидим. Молчим. Какое-то время. Радиоприёмник что-то тихо бормочет – про Ирак и про устраивающих там демократию американцев, неуёмных разносчиков по всему тёмному и отсталому миру общечеловеческих ценностей и либеральных достижений; не всё у них там что-то получается – ещё об этом. Переживает за них сообщающий, радуется ли их неуспеху – не понять.
– А чё, – спрашивает Гриша. – Душа дяди Петина ещё в Ялани? Нет ли уже? Только три дня должна тут оставаться?… И ей не холодно – мороз-то?
– Согласно православному преданию, так, – говорю. – По всем нахоженным местам наведывалась, вспоминала. После уж, вспомнив всё и одумавшись, в полном сознании – к Живому Богу. Теперь ему, покойному, простить всё надо… А тело вот: земля еси, и в землю отыдеши… Что ей, не холодно, не жарко.
– А что ему прощать? – говорит Гриша. – Был-то безвредный… Ни у кого ничё не отбирал и изо рта кусок не выхватывал, не воровал, жизнь чужую не заедал и слова худого никому не сказал, наверное… как его помню.
– Просто так надо, – говорю. – Кто без греха?
– Он бы нас всех простил, а то его-то…
– Плачу и рыдаю, егда помышляю смерть, и вижду во гробех лежащую по образу Божию созданную нашу красоту, безобразну, безславну, не имущую вида.
– Да уж.
– Да уж.
– Там прикасаются друг к другу, нет ли?
– Где?
– На том-то свете… В Царствии Небесном.
– Да я откуда знаю?… Не бывал. Чем там касаться?… Руки вон с телом вместе закопали.
Сидим. Молчим.
Мышка прошмыгнула между моими валенками, под кровать юркнула. Оба мы её заметили.
– Кошку надо завести, – говорит Гриша. – Был кот, вконец обленился, пустил его на приманку.
– На соболя? – спрашиваю.
– Соболь и есть его не стал бы, – отвечает Гриша. – Так… Мыши уж спать к нему, под косматое брюхо, ложились… чтобы погреться. С ними развалится… как мать кормящая… засранец. В друзьях ходили – не шугал их. Плачут теперь об нём, наверное.
Сидим. Молчим.
– Непредставимо это, – говорю.
– Чё? – спрашивает Гриша.
– Да я про тело и про душу.
– А-а, – говорит Гриша.
– Был же Один, оживший в теле.
– Зомби?
– Да нет.
– А-а, Лазарь-то?
– Лазарь ожил и снова после умер… Тот, Который смертию смерть поправ… Альфа и Омега,