45-я параллель. Полина Жеребцова
Так мне сказали в ломбарде.
Я порылась на дне сумки и протянула торговцу монетку. Он кивнул и передал мне кинжал.
От кинжала исходила пульсирующая энергия. Сжав его в руках, я поклялась, что мы никогда не расстанемся.
Когда я добралась до редакции, мне опять пришлось выслушать, как сотрудники проклинали друг друга и жаловались на склоки. Они сообщили, что главного директора издания неожиданно уволили, и вместо него появился новый руководитель. Кирилл-Донжуан предупредил:
– Новый директор – работник ФСБ. Был в Чечне. Бешеный! Сами не знаем, куда теперь податься… Он как пришел утром, заперся в кабинете с Мией. Приказал, чтобы никто не стучал ближайшие три часа!
Позвонила редактор Анна. Узнала, что я жду ее. Сказала:
– Немедленно уходи оттуда! Иначе я за твою безопасность не отвечаю.
В доме было холодно. Я никак не могла согреться, оттого что газопечное отопление едва работало. Стены, пол и потолок напоминали собой иглу – эскимосское жилище изо льда и снега.
Ветер блуждал по комнатам, отчего простуда набрала силу, и антибиотики не помогали. Болезнь полыхала, подобно ведьмовскому факелу, а я вспоминала бездомных, замерзающих на улицах города. Мы видели их, покорно лежащих на картонках в районе Нижнего рынка. Бездомные не могли пошевелиться, находясь в пограничном состоянии.
Мама остановила милиционера и попросила:
– Отвезите их куда-нибудь в теплое место, они ведь умрут!
– И хрен с ними! – ответил милиционер, а затем спросил: – Вы сами откуда? Где паспорта?!
– Пошел ты, – сказала ему мама. – Я русская.
Милиционер нас не тронул, но и бездомным помогать не стал.
Проходящая мимо незнакомка улыбнулась:
– Вы точно не местные, а иногородние. Мы знаем, что законы не работают. Даже в «скорую помощь» звонить бесполезно… Вы наивные!
Сквозь жар мне чудилось, что мать куда-то ушла, а может, она и в самом деле уходила. Хотела дотянуться до телефона, но вспомнила, что ни одна больница без медицинского полиса меня не примет, и швырнула трубку обратно.
В бреду прошло несколько суток. Я пила лекарства и проваливалась в темноту. Когда температура упала до тридцати семи градусов, я поняла, что оглохла. Ничего не было слышно, словно мои уши навеки остались контуженными после ракеты, упавшей на грозненский мирный рынок, где меня ранило ребенком.
Это открытие принесло свои плоды: теперь, если мама командовала или ругалась, требуя что-то сделать по дому, я видела, как она по-рыбьи открывает рот, но не слышала ни единого звука. Моя глухота печалила ее больше, чем смерть.
Мама всегда твердила:
– Инвалиды никому не нужны в нашей стране. Это люди, бесполезные по хозяйству. Обуза для семьи. Ты мне нужна для работы! Для того и рожала в муках.
На войне я боялась, что если снаряд оторвет мне руку или ногу, мать выбросит меня, как шелуху от арахиса, и забудет.
Кабинет частного врача, согласившегося нас принять, приятно радовал глаз побеленными стенами. Полноватый мужчина в чистом халате оказался