Отель. Вячеслав Прах
были. Мы забываем голос, даже ужасные слова, которые в нас гвоздями забили, а казалось, их невозможно забыть. Мы забываем по собственному приказу все самое плохое, что однажды с нами произошло. Наша обида – это ноша наша. Люди, которые нас обидели, груз сбросили с себя и оставили его для нас, чтобы мы, подобно глупому ослу, тащили на себе эту ношу. И наша морковь перед носом – это вселенское чувство несправедливости. Мы понимаем, пройдя огонь, тернии, воду, надорвав тем временем спину, что справедливость – вещь не обязательная. Мы, обиженные, на протяжении всего своего пути ищем судью, но так и не встречаем его. В итоге понимаем, нет – смиряемся с тем, что некоторым людям свойственно жить безнаказанно! Мы, наконец, прощаем. Мы меняемся. Мы едим. Мы перестаем видеть зло в черном, а добро в белом цвете. Мы становимся людьми, которые умеют не находить в луже грязь, когда ее не хочется там находить. Мы перестаем быть пленниками наших собственных обид, а затем – собственных иллюзий относительно нас самих. Мы сначала не чаем души, а затем жалеем капли в море.
Обретая со временем самих себя, мы перестаем быть пленниками чего-либо.
Я говорил своей дочери о том, что некоторые люди – это часть нашей души, если мы испытываем к ним особые чувства. Так вот, ее матушка Жаклин спустя четыре года перестала быть частью моей души.
Я ее не выкидывал вон, я ее не убивал в себе, заставляя ее навязчивый голос заткнуться в моей голове. Я ее просто однажды забыл и с того момента перестал быть ее пленником.
– Жаклин, а тебя любили в детстве родители?
– К чему этот вопрос, Андреа?
Мы вновь сидели на кухне у нашей любимой тети, которая привезла из Парижа много миндаля. Мы пили чай и ели печенье. Из распахнутого окна до пола, выходящего на балкон, дул теплый летний ветерок. Было слышно, как внизу о брусчатку стучит женский каблук.
– Городские… – прокомментировала Жаклин и вопросительно приподняла бровь, глядя мне в глаза.
– Я объяснял Луизе, кто такой эгоист, на твоем примере. А она задала мне вопрос – сильно ли тебя обожали в детстве родители.
– Обожали, Луиза, – сказала она, улыбнувшись моей дочери.
– Может быть, вам стоит носить очки, чтобы лучше меня видеть?
Приподнятая бровь молодой и очаровательной тетушки была вновь адресована мне.
– Эгоисты ведь близоруки. С этим ничего не поделаешь, – развел руками я.
– Чему ты еще ее научил?
Я положил два печенья в рот и начал тихо жевать, демонстрируя тем самым, что у меня набитый рот, и я не могу говорить.
– А вы могли бы, тетя Жаклин, передать моей маме привет, когда поедете в Париж в следующий раз?
Тонкая молодая француженка, казалось, сделанная из камня, поставила чашку на стол и взглянула на девушку, которая была младше ее на двадцать лет.
– Как мне найти твою маму? У нее есть особые приметы?
– Ну… Она взрослая, как вы.
– Так.
– У нее такой же цвет волос, как и у вас.
– Хорошо.
– Ее зовут Жаклин, как и вас.
– Прекрасно.
– Она плавает каждый вечер по Сене на личном