Нищенка. Мулла-бабай (сборник). Гаяз Исхаки
привлёк их внимание.
Было странно видеть среди отбросов общества человека, творящего намаз. У обоих разом возникло желание поговорить со стариком, и они свернули к двери. Их впустили, и Мансур с Габдуллой очутились в маленькой каморке. Старуха растерянно смотрела на внезапно появившихся молодых мужчин, старик же, не обращая на них внимания, продолжал молиться. На вопрос старухи, что их привело, они ответили:
– Нам бабай нужен.
Ожидая, когда освободится хозяин, они разглядывали каморку. Впрочем и смотреть-то было не на что. Всё убранство – куцая занавеска, небольшой сундучок да самовар, исходивший парами. Старуха, окинув их подозрительным взглядом, поинтересовалась:
– Для чего он вам понадобился?
– Надо бы дверь сколотить. Слышали мы, что бабай мастер по этой части, – нашёлся Мансур.
Странный ответ лишь усилил подозрения старой женщины.
– Да кто вам такое сказал? – удивилась она, широко раскрыв глаза. – Какой же из него плотник, если он на базаре торгует?
– Вот и хорошо, у нас есть одежда, которую мы хотели бы продать.
Старуха, решив, видно, про себя, что перед ней жулики, сказала твёрдо:
– Такой товар он не принимает.
Старик недовольно поёрзал.
– Мы мешаем бабаю, – сказала она и замолчала.
Мансур с Габдуллой, глядя на глубокие морщины старой женщины, думали о том, как много, похоже, пришлось ей страдать в этой жизни.
Мансур тихонько спросил её:
– А разве сына нет у вас, эби?
– Был, милый, и сын был, и сноха была, и дом у нас был, и земля. – Она вздохнула.
– И куда всё это девалось?
– Сам дал, сам и взял. Смирились с судьбой.
Говоря это, женщина изменилась в лице. Морщины, казалось, стали ещё глубже, в глазах появилась боль. Видно, в душе её проснулось пережитое большое горе. Она задумчиво заговорила, словно сама с собой:
– Было, родимый, всё было. В голодный год украл сын козу, так поймали его… по улицам водили, били, пока не порешили вовсе, – сказала она. – Последние слова дались ей с трудом – по шершавым щекам скатились две крупные слезинки. Старуха, напуганная, что у незнакомцев могло сложиться плохое мнение о её сыне, добавила:
– Да разве ж был он вором? Не то что чужого, он и своего-то без спросу никогда не трогал, спрашивал бывало: «Эни, можно, я это возьму?» Он и яйцо взять не мог, не то что козу. Год холодный был. Отец шёл от ишана, промёрз весь да и свалился. Есть стало нечего. Два дня голодали, ни крошки во рту не было, боялись, что помрёт старик с голоду. Вот сын подумал, подумал да и решился. В соседнюю чувашскую деревню пошёл. Я и не догадывалась. Только на другой день узнала, что убили его. – Она плакала, даже не пытаясь остановить слёзы.
На Габдуллу вся эта история с голоданием, воровством ради того, чтобы не умереть с голоду, с гибелью забитого насмерть человека, вынужденного пойти на воровство, произвела большое впечатление.
Он представил себе сына старухи, такого же как старик, хорошего, доброго,