Ермолка под тюрбаном. Зиновий Зиник
бытия, советского режима. Достаточно сказать, что первый пророк космических полетов Циолковский был верным учеником Федорова, проповедовавшего воскрешение трупов путем общих «коммунистических» волевых усилий; а один из авторов первого варианта ракетного двигателя Николай Кибальчич занимался изготовлением бомб для террористической организации «Народная воля». Левитация – это вульгарный способ выбраться за границу самого себя, самопреодоление. Не выдержав существования в собственной шкуре, человек, страшащийся перемен в собственном мышлении и верованиях, предпринимает попытку изменения внешних обстоятельств жизни – улетает, левитирует за границу, в антисоветский антимир. Еще один шаг, подошва цепляется за выступ тротуарной плиты, и мы увидим в этом ерундовом спотыкании столкновение Востока и Запада, христианской цивилизации и ислама.
Я приземлился, разодрав локоть о брусчатку в сантиметре от дорожного столба, этого чугунного стража. Стамбул меня пожалел. Я встал с ободранными до крови локтями – я проехал на локтях пару метров по тротуару. Моя жена Нина предлагала мне сделать прививку от столбняка. Я отказался: почва Стамбула смешалась с моей кровью. Мы породнились со Стамбулом.
7
Я впервые попал в Стамбул как турист. Лет двадцать назад в Лондоне плавильный котел из разных этических меньшинств, смешение культур и эклектика, и в первую очередь африканцев или мусульман индийского субконтинента, был у всех на уме (и на языке) и казался идеалом. В трущобных (в прошлом) районах вроде Шордич в Ист-Энде или в Кеннингоне на южной стороне Темзы (до того, как там открылись самые лихие гей-клубы) выстраивались очереди в перуанские или эритрейские рестораны, да и вообще заведения с любой этнической требухой. Вавилонское столпотворение культур и языков – это всегда период утопических надежд и апокалиптических предчувствий. Я не знаю, зачем я отправился в Стамбул. Со мной это уже было однажды: состояние, когда склонен совершать бессмысленные немотивированные действия. Такое доведение собственной жизни до полного абсурда, до тупика, откуда, возможно, начинается хоть какое-то подобие разума и логики. Вывертываешь себя наизнанку, чтобы обнаружить – а можно ли вообще добраться до собственной подкладки, есть ли она?
Тогда и начались у меня поиски нового дома и другой крыши над головой: когда собственная крыша несколько поехала, сдвинулась. Идея куда-нибудь переехать. Охота не столько к перемене мест, сколько к перемене стен. Стремление к такому месту на земле, где меня никто не знает, но при этом примет меня без всякой предубежденности, как равного, как брата. Об этом писала Рахель Левин (светская львица из скромной еврейской семьи – из книги Ханны Арендт) в Берлине конца девятнадцатого века: стать самим собой можно только за границей. Потому что у себя на родине ты носишь тяжелую родовую маску своего происхождения, воспитания, статуса.
Мой внутренний взор все чаще стал обращаться к берегам бывшей Османской