Картограф. Роман Евгеньевич Комаров
Уж не племянничек ли мой, Филимон?
– Это я, я. Здравствуйте!
– И тебе здоровьишка. Проходи быстрее, чего топтаться у входа. Дует!
Горгона развернулась и уткой заковыляла вглубь дома.
«А ведь она не такая уж страшная, – подумал Филя и для убедительности подергал себя за ухо. – Просто я не вовремя явился, вот она и не при параде. Как же ей все объяснить? Поверит ли?»
Старушка тем временем забежала вперед и включала свет в комнатах по ходу их движения. Филя не понимал, куда Горгона его ведет: большую гостиную они минули, малую гостиную, предназначенную для приема важных особ, тоже. Комнаты сменяли друг друга, на стенах пестрели гобелены, картины, эстампы, попался камин – над ним, на полочке, стояли великолепные золотые часы в форме собора святого Петра. У каминной решетки, свернувшись калачиком на ковре, лежала облезлая болонка. Между тощих задних лап сверкало полысевшее розовое брюшко. Болонка не подняла головы, она крепко спала. Горгона продолжала свое шествие, как будто хотела за один раз познакомить Филю со всем домом. И только достигнув столовой, решила сделать привал.
На столе виднелись остатки трапезы. Скатерть была чуть смята, три огромных тарелки стонали под грузом костей и огрызков разной величины. Рыбья вонь стала нестерпимой. «Она китов живьем кушает, что ли? Неслабый аппетит!» – дивился Филя, разглядывая округлый мосол размером с боксерскую перчатку. Ему было не по себе. На какой-то самый крошечный миг он допустил мысль, что тетка отужинала человечиной – морскими утопленниками. К счастью, эта чепуха испарились из головы почти тут же, как только возникла.
Горгона жестом приказала ему сесть, и Филя опустился на стул, который под его весом чуть прогнулся и скрипнул от неожиданности. Столовая, в свое время обставленная со вкусом, давно обветшала. Обивка сидений казалась потрепанной, ножки стульев были неприлично раскорячены, на скатерти виднелись застиранные пятна. В плотные занавески набилась пыль, сделав их мутно-голубыми. Филе пришло в голову оригинальное сравнение: будто бы окно – это испещренное морщинами лицо, а занавески – старческие седые космы, висящие вдоль щек. Он хотел развить мысль, но его остановил кашель тетки.
Когда Филя взглянул на нее, он от удивления уронил челюсть. Горгона зверем грызла кость. Ее красный язык туда-сюда скользил по мослу, и в желудке у Фили опять зашевелилась клочковатая тошнота.
– Чего молчишь, племянничек? Воды в рот набрал? – ухмыльнулась Горгона, бросив кость на тарелку.
– Я… – нерешительно начал Филя, и слова, как осатаневшие пчелы над разоренным ульем, заметались у него в голове. – Я очень рад вас видеть, тетя. Как вы поживаете?
– Да лучше всех! – откликнулась та, с интересом рассматривая необглоданные кости. – Где тебя черти носили весь день? Ждала поутру, самовар велела поставить, плюшек Ильинична напекла. А теперь вот сиди без плюшек, съели мы их за день.
– Простите, меня задержали экастро… экстрато… экстраординарные обстоятельства.
Филин язык разбух и едва ворочался между зубов, ватный и толстый. Тетка