Картограф. Роман Евгеньевич Комаров
зажмурился и чиркнул по пальцу лезвием. Боль обожгла руку, и он закусил губу, чтобы не застонать.
– Чего ты ждешь? Рисуй, – потребовал голос.
Филя окунул в собственную кровь указательный палец, осмотрел его, будто видел впервые, и нанес на тряпицу несколько мазков наугад. Он вдруг понял, что рисовать с закрытыми глазами ему сподручнее – вид крови не так волновал и рука двигалась увереннее. Рана начинала затягиваться и подсыхать, а еще надо было сделать пару десятков мазков.
– Режь еще! – плотоядно сказал голос. – Не жалей, до свадьбы заживет.
«А будет ли она, эта свадьба?» – подумал Филя, расковыривая рану. Кровь хлынула с новой силой, покатилась по ладони, залилась в рукав. Наконец рисунок был закончен, и Филя в истоме опустился на кровать. Тряпица расположилась у него на животе.
– Отдыхай, картограф, и жди гонца! – шепнул голос напоследок и затих. Мышь пронзительно пискнула, заскреблась в агонии. Раздался неприятный хруст, кто-то пережевывал хлипкие кости, давясь шкуркой. И вот опять ночное беззвучие поглотило все кругом – и щетки, и рванину на полу, и скорченного в позе эмбриона Филю, и тряпицу, упавшую с его тела на доски кровати. Ничего не было, тьма и пустота воцарились в чулане, и не было им имени, ибо имена дают лишь живым и мертвым. Не было снов, и поэтому, когда мучительная зябь пробудила Филю, он чувствовал себя усталым, выпитым до дна. Хотелось к огню, к людям, но не было сил встать.
Дверь заскрипела, вошла старушка. Ей не пришлось нагибаться – видно, когда делали этот чулан, потолок вымеряли ей по росту.
– Ты, часом, не помер? – она потрепала его по щеке, почти нежно, почти по-матерински. – Вставай, уж полдень. Хозяйка злится, тебя к себе требует.
Филя сел и огляделся. Спросонок он не мог понять, где же находится, вокруг все было незнакомое. И кто эта бабушка в шерстяном платке и домотканом платье?
– Батюшки! – вскричала старушка. – Чтой-то у тебя рука вся в крови?
Филя тупо посмотрел на руку. И правда, левая кисть была неприятно стянута корочкой запекшейся крови. «Сильно я зацепил, надо было пощадить палец», – подумал Филя, и взгляд его пал на тряпицу. Сон как рукой сняло. Он быстро схватил ее и спрятал. Никто, никто, кроме него, не должен этого видеть. Заметила ли старушка? Но она, казалось, оцепенела от вида крови и тихо подвывала от жалости, причитая и всплескивая по-беличьи худыми руками.
– Это… я тут в темноте на ножик напоролся, – брякнул Филя, смущенно оправляя ворот рубашки. – Ничего, уже зажило, мне совсем не больно.
– Какая ж темнота? – удивилась старушка. – Я почто тебе свечу дала?
– А она потухла, – простодушно сказал Филя. – Как я тут один остался, сразу же. Я полез спички искать, а там ножик. Вот он…
Ножа нигде не было. Финка с драконом, грозная, как зуб хищника, исчезла, видимо, завалившись куда-то под вонючее тряпье. Копаться в нем Филя побрезговал.
– Пойдем, мой сладенький, я тебя перевяжу, – сказала старушка, и Филя, согретый нежданной заботой, малым теленком поплелся за ней. Они добрались