Конь в кармане. Лирическая культурология. Александр Генис
превосходной бумаги. Казалось, конца ей не будет, и я писала на ней, пока не извела последний листок»[3]. Если читателя поразит связь творческого процесса с качеством бумаги и письменных принадлежностей, то всякий писатель оценит уважение к материальности письма. «Самый процесс сочинения, – говорил Бунин, – заключается в некоем взаимодействии, в той таинственной связи, которая возникает между головой, рукой, пером и бумагой»[4].
Декарт страстно увлекался механическими игрушками, модными тогда заводными автоматами. Животные были для него роботами, а человеческое тело – часами: здоровое – исправными, больное – сломанными, нуждающимися в ремонте. Впрочем, не только человек, но и вся картина мира в ходе картезианского анализа распалась на элементы, кубики.
Правила их сборки открыл Ньютон. После него во вселенной все стало на место, она приобрела вид механизма, части которого идеально пригнаны друг к другу, так, чтобы не осталось лишних винтиков. Как говорил Витгенштейн, если какая-то деталь машины не работает, она не является деталью машины.
Во вселенной Ньютона не было ничего лишнего. Он придал окончательную завершенность, красоту и – что особенно важно – лаконичность научной модели мира. Отточенная таким авторитетом, бритва Оккама (принцип средневековой науки, требующий не умножать сущности без необходимости) стала незаменимым инструментом не только в философской полемике, для чего она, собственно, и была изобретена, но и в обычной жизни. Выросшие на школьных примерах, мы с доверием тянемся ко всему, что делится без остатка. Элегантность простоты соблазняет упрощать окружающее, подгоняя его под умозрительную модель.
Однако бритва Оккама – обоюдоострая. Призванная освобождать разум от одних иллюзий, она порождает другие. Чтобы совместить сырую реальность с лаконичным образом мира, нам приходится постоянно избавляться от подробностей. В «Даре» за это Набоков ополчился на Чернышевского, который «не видел беды в незнании подробностей разбираемого предмета: подробности были для него лишь аристократическим элементом в государстве общих понятий».
На основании математических закономерностей Ньютона был создан самый авторитетный со времен Возрождения образ мира: солнечная система. Эта аккуратная схема из шариков-планет на концентрических кружочках-орбитах запечатлена не только в школьных учебниках, но и в нашем сознании. Подспудно мы считаем ее эталоном научного (а значит, правильного) устройства жизни, в которой все можно предсказать, потому что в ней ничего не меняется. Завороженные примером Солнечной системы, мы не заметили, что она скорее исключение, чем правило. Только сегодня мы обнаруживаем, что она не подходит в метафоры для той повседневной практики, где огромную роль играет не только река, но и водопад, не только климат, но и погода, не только порядок железнодорожного расписания, но и хаос автомобильных пробок.
Бесспорность этого тезиса привела нас всех, включая
Это высказывание Бунина приводит в «Траве забвения» Валентин Катаев.