Джевдет-бей и сыновья. Орхан Памук
и снова вернулся к книге, которую листал. Мухиттин забарабанил пальцами по подлокотнику кресла. С лестницы донеслись звуки шагов, потом затихли, и снова слышно стало только тиканье часов.
– Давайте пойдем в гостиную, – предложил Рефик.
Стараясь не шуметь, они спустились. Рефик по узкой лестнице прошел на кухню и обрадовался, увидев, что Нур поставил самовар. Вместе с самоваром вернулся в гостиную. Мухиттин уже расположился в любимом кресле Джевдет-бея.
Омер расхаживал по соседним комнатам с сигаретой в руке, разглядывал мебель. Выходя из комнаты, в которой стояли инкрустированный перламутром гарнитур и фортепиано, он сказал:
– В этом доме ничего не меняется! – Увидел самовар, обрадовался и прибавил: – Не думай, я это не в укор тебе говорю.
Рефик улыбнулся, заметив, что вид кипящего самовара, как ему и хотелось, начинает благотворно действовать на неразговорчивых дотоле друзей.
– Вот, стало быть, как ты думаешь? – сказал Рефик и, желая вовлечь в разговор Мухиттина, повернулся к нему. – А ты что скажешь?
– Ты же знаешь, что мне твой дом не очень нравится.
Рефик понял, что все будет именно так, как он хотел.
– Да уж знаю, – сказал он, улыбаясь, и, чтобы не молчать, прибавил: – Впрочем, разве тебе вообще нравится что-нибудь, кроме поэзии?
– А как же. Женщины, веселье, умные люди…
– Кстати, об умных людях, – вставил Омер, усаживаясь напротив Мухиттина. – Когда выходит твой сборник?
– Да что ты все об этом спрашиваешь? Скоро. Жду.
– Хорошо, а еще чем ты занимаешься?
– Работаю по специальности. Засиживаюсь на работе допоздна, возвращаюсь домой усталым. Иногда бываю в Бейоглу или в Бешикташе – у меня есть знакомые среди завсегдатаев тамошних мейхане[55]. Дома пишу стихи. Мне этого достаточно.
– Интересно, смогу ли я тоже когда-нибудь сказать: «Мне этого достаточно»? – проговорил Омер.
– Да, теперь наш Мухиттин и инженер, и поэт. Помнишь, ты когда-то говорил, что похож на Достоевского, потому что он тоже был инженером?
– Да нет, не поэтому, – сказал Омер, – а потому, должно быть, что в Мухиттине, как и в Достоевском, есть что-то демоническое.
Мухиттин усмехнулся. Ему нравилось, когда о нем говорили.
Рефик, желая порадовать друга, продолжал:
– А еще ты говорил, что когда-нибудь ослепнешь. Но самое главное, конечно, вот что: ты говорил, что если не станешь к тридцати годам хорошим поэтом, то покончишь с собой.
– Да, я в свое время чего только не говорил… Но от тех слов о поэзии и самоубийстве я и сейчас не отказываюсь.
Омер весело рассмеялся. Мухиттин бросил на него выразительный взгляд, но сказал лишь:
– Смейся, смейся… – с таким видом, будто был настолько уверен в своем решении, что не хотел даже тратить время на то, чтобы убедить в его серьезности других.
Рефик радовался, что снова все было как прежде. Он достал