Отражения. Альфия Умарова
Гавриловна соскочила с кровати, запутавшись спросонья в подоле длинной сорочки, накинула халат, нащупала ногой тапок. Другого как назло не было, и женщина так и пошлепала по домотканым половикам в сенцы в одном.
Туда же, следом за хозяйкой, вышел и пушистый рыжий одноглазый кот Пират.
Сердце дрожало противным холодцом, замок как всегда заело, но за дверью ждали терпеливо.
Она не спрашивала, кто там, знала и так: снова Вовка.
Вовчик, а это был действительно он, ткнулся женщине в грудь.
– Мам, не прогоняй меня… Я не хочу с ней жить, – голос его задрожал. – Я хочу с тобой, как раньше.
– Вовчик, сынок, опять?…
– Не могу я с ней, мам. Она меня не любит. Она… она, – слезы, казалось, вот-вот брызнут из больших его серо-голубых глаз, – она меня… бьет… И за пивом гоняет, а мне тетенька в киоске не продает, маленький еще, говорит, пиво пить. А она не верит и… бьет. А потом дядя Коля сам идет. Только не звони ей, пожалуйста, не говори, что я у тебя, завтра все равно не в школу, – он смотрел так умоляюще, столько было страдания в этих родных глазах, что Мария Гавриловна не стала спорить.
Заперев за мальчиком дверь, сняла с него совсем легкую, не по погоде, курточку, заставила надеть свою теплую вязаную кофту, с закатанными рукавами, шерстяные носки поверх его прохудившихся да валенки – пол-то ледяной, и повела на кухню.
Пират все это время вертелся под ногами, терся о них, ждал, пока возьмут на руки.
Стоило мальчику усесться к столу, как кот тут же запрыгнул ему на колени и свернулся уютным калачиком, млея от ласкового «Пиратка», – соскучился.
Мария Гавриловна тем временем кормила Вовку его любимой картошкой со шкварками, малосольными огурчиками, поила чаем с малиновым вареньем.
Вовчик, худенький, с оттопыренными ушами и красными, в цыпках, руками, ел торопясь и обжигаясь.
– Сынок, подавишься же, жуй лучше. Не спеши, никто за тобой не гонится…
Мальчишка вздрогнул, оглянулся на дверь. Даже ложку отложил.
Пират насторожился – неужели прогонят?
– Ешь уже, ешь, горе мое морковное, – и подложила ему на тарелку еще картошки.
Вовчик улыбнулся: «горе морковное». Так мама стала называть его после давней истории, случившейся, когда ему было года четыре. Тогда любитель морковки Вовка забрался за ней в открытый для проветривания подпол, а люк возьми и захлопнись. Пленник покричал-покричал, поревел, попробовал открыть тяжеленный, не по его силенкам, люк, да и заснул, бедолага. Хорошо еще в подполе было не совсем темно – свет просачивался в открытые на лето продушины.
Мария Гавриловна, ушедшая по делам к соседке, думая, что мальчик спит, вернувшись, обыскалась Вовку. Не знала уже, куда бежать. И забыла совсем, «вот глупая баба», про подпол, про люк, не заметила, что оказался он вдруг закрытым. И тут из-под половиц донеслось хрумканье. Это выспавшийся Вовчик грыз… морковку.
Вот и пошло с тех пор: «горе морковное».
От еды мальчишка согрелся. Щеки его чуть порозовели. Черты затравленного зверька в