Убыр: Дилогия. Шамиль Идиатуллин
про нож у себя в кармане, все было бы дико. Если бы Леха бросился за мной, я бы вспомнил про нож в кармане, и все было бы дико. Если бы я упал, Леха бросился бы за мной…
Тут я добежал до школы, почти без опоздания, отдышался, попросил охранника вызвать Дильку, и она вышла, весело напевая.
По правде говоря, я не знаю, что было бы. Не знаю, что бы я сделал. Я даже не знаю, куда бы мы с Дилькой пошли из школы – домой, к Гуля-апе, в детскую комнату милиции или в дурдом. Может, сели бы на первую попавшуюся лавку и попробовали бы там ночевать и вообще жить.
Но мы пошли на вокзал.
Потому что Дилька вышла, весело напевая «Qalca-qalca».
Часть вторая
Из дома
Мужик на тетке женился, она красивая такая, только не жрет ничего, воду пьет ведрами: ночью ведро полное было, утром пустое. Он, орел такой, воду вечером вылил, ночью просыпается – звенит что-то. Глаза открывает – а жена рядом с ним на постели лежит и языком влагу с окна слизывает. А окно в двух метрах. Он орать, она ему языком горло обвила, придушила слегка, отпустила и говорит: пикни кому – совсем задавлю. Она юха была, тысячелетняя змея, которая умеет в человека превращаться.
Другой мужик женился на красавице, она тоже не жрет и не пьет даже. Зато по ночам бегает куда-то. Он заревновал, покрался следом – а она на кладбище могилы разрывает и там, значит, жрет. Ну и дальше примерно так же: будешь вонять – и тебя сожру.
Три брата-батыра в лесу поселились, дочь царя служанкой себе взяли, попроще, видать, никого не нашлось: смотри, говорит, чтобы огонь никогда не гас. На охоту ушли, девчонка огонь заспала, испугалась, выскочила, на дерево залезла – о, огонек. Пошла туда, там избушка, в ней бабка печь топит. Уголька попросила, та насыпала в железное решето вместе с золой. Девчонка обрадовалась, домой прибежала, очаг затопила, обед сделала, все довольны. А на следующий день по дорожке из золы бабка пришла: говорит, скучно одной и башка чешется, причеши. Девушка нет чтобы в баню ее отправить, гребень взяла, бабку головой на колени себе положила и айда расчесывать. А бабка из ее пальца кровь сосет.
Девочка в лесу заблудилась, пришла в избушку, а там бабка – не знаю, та же или нет – обед готовит. Заходи, говорит, девочка, поедим. Девочка заходит, а бабка знай овощи режет и напевает под нос. Девочка поняла, что это к ней приправу готовят, булку стырила на дорогу – и бежать. А бабка волчицей обернулась – и в погоню. С песнями.
Это сказки такие веселые, Дилькина продленка их проходила, а теперь я прохожу. В телефон залил и прохожу, спотыкаясь и обмирая. А Дилька сидит у синего окошка, смотрит на свое мутное отражение, сквозь которое пролетают черные поля в неровных белых лентах недотаявшего снега, и напевает потихоньку, насмешливо косясь на меня.
Забыла уже, как я испугался сперва.
Ох, как я испугался сперва.
И как Дилька из-за этого испугалась.
Она думала, что я шучу или дуркую опять – это когда я на ее песенку перекосился весь и начал орать. Хихикала, уворачивалась и все напевала, громче и громче. Потом увидела, что не шучу, буркнула: «Не ори» – и замолчала. Потом, конечно, вообще