1916. Война и Мир. Дмитрий Миропольский
глаз, сделал глоток. Чуть солоноватое вино приятно обволакивало язык и радовало долгим послевкусием. Правы были насчёт хереса и Диккенс, и Шекспир. Да что там, сам Гиппократ отдавал ему должное!
Шампанского император не любил, коньяку не пил. В Ливадийском дворце в почёте были вина из соседней Массандры. С тех пор как Удельное ведомство Министерства двора купило здешние земли у наследников графа Воронцова, необъятные винные подвалы не просто стали императорской недвижимой собственностью, но и приносили солидный доход членам царствующего дома.
Ценил Николай Александрович красные портвейны, особенно – «Ливадию» № 80 и «Массандру» № 81, которые впервые создали не в Массандре даже, а прямо в дворцовых подвалах. В аптеках бутылки царского портвейна, отмеченные государственным гербом, продавались за немалые деньги, по восьми рублей. И стараниями главного императорского винодела, князя Льва Сергеевича Голицына, эти вина славились во многих странах.
Но вот херес – «Южнобережное крымское вино № 37» – делали только конкуренты из товарищества Христофорова. Так что лучший российский херес для императора заказывали в Симферополе. И там же брали крымскую мадеру «NV», которую смаковала сейчас императрица: вечером августейшие супруги позволяли себе рюмочку-другую.
– Ты не зябнешь? – спросил жену Николай Александрович.
Александра Фёдоровна поправила на плечах вязаную шаль. С моря тянуло свежестью. Дневная жара отступила, и вечерний сумрак окутал Ливадийский дворец. Император почитал детям перед сном, потом все вместе помолились, а когда царевны и цесаревич уснули – Николай Александрович с Александрой Фёдоровной сели на свежем воздухе, в любимом своём дворике, где жёлтый электрический свет выхватил из темноты плетёное кресло для него, кресло-качалку для неё и между ними – круглый столик, покрытый кружевом длинной белой скатерти.
Сюда не долетали звуки ни из казарм, где квартировали солдаты и казаки дворцовой охраны, ни из Свитского корпуса. Прохладный ветерок доносил лишь обрывки пенья граммофона, должно быть, откуда-то из покоев министра двора Фредерикса. Едва слышно шумело вечерним прибоем недальнее море. Во тьме надрывались сверчки, вскрикивала порой невидимая ночная птица – и похрустывал гравий под тяжестью огромного лейб-казака Тимофея, что расхаживал за кустами.
Николай Александрович сделал ещё глоток хереса, императрица пригубила мадеру.
– Господи, до чего же хорошо, – негромко сказал император. – Впору стихи читать в голос. Ей-богу, просто Фаустом себя чувствую. Zum Augenblicke dürft ich sagen: «Verweile doch, du bist so schön!» Мгновение, остановись! Ты так прекрасно…
– Ты романтик, Ники, – с улыбкой откликнулась Александра Фёдоровна. Она сунула карандаш между страниц книжки, которую читала, и положила её на стол. – Мне наконец-то стало покойно здесь…
Когда Алиса Гессенская приехала в Россию, чтобы креститься в православную веру, получить благословение и стать женой цесаревича Николая, император Александр Третий умирал в ливадийском дворце.
Смотреть