Белый Волк. Ярослав Толстов
но, видимо, недолго. Сморило на жаре.
Когда вернулась в реальность, солнце уже садилось в Волгу, оставляя за собой светящуюся алую дорожку, похожую на струйку крови, вытекающую в воду из дыры в боку. Ар спокойно лежал рядом, сторожил, он службу знает. Пора домой, бабушка к ужину ждет. Не то, чтобы волнуется, с таким-то охранником – 90 кг мощнейших мышц и костей под лоснящейся, без единого пятнышка, черной шкурой восточно-европейской овчарки, но непременно ворчит, мол, все, опять, остынет, а холодная еда впрок не пойдет.
Пока пробираемся через новые районы, совсем смеркается. Вдоль одной из, немногих в нашем районе, асфальтированных, улиц зажглись фонари. Последний стоит на углу нашего квартала. Здесь кончается асфальт, и свет – тоже. Лапы пса бесшумно ступают по, слегка присыпанной щебенкой, земле. Свет нам тут и не нужен, мы каждую кочку знаем. А чужим здесь делать нечего, особенно ночью. Ворота еще не заперты на щеколду, хотя, ставни уже закрыты. Уже в сенях нас встречает запах свежих пирожков. Ар, прямо в ошейнике и поводке, кидается к своей миске с едой.
В кухне свет уже погашен, бабушка что-то вяжет, сидя в кресле, в гостиной, и слушает спектакль по радио. Комнатка деда выходит в кухню, видно, что за дверью горит настольная лампа. Небось, опять, читает что-то о путешествиях. Заглядываю туда, и правда, Майн Рид, последние страницы.
– Тебе завтра в библиотеке книгу поменять? – спрашиваю его.
– Неплохо бы, второй раз уже прошелся, – отвечает дед, глянув на меня поверх очков.
Неудобно-то как, забыла про свою добровольную обязанность, а он не докучает. Всю свою жизнь он в сумке с инструментами какую-нибудь книгу таскал, чтобы почитать в обеденный перерыв или в трамвае, умчаться от серых будней в неведомые страны, а теперь до библиотеки добраться не может, не то что в путешествие отправиться.
– Пирожки на столе, под одеялом, теплые еще. Чай сама заваришь, – дед, вновь, уткнулся в книгу, смакуя описания далеких стран, в которых он никогда уже не побывает.
Иду на кухню, в темноте достаю, на ощупь, пирожок. С картошкой, мой любимый.
– Там еще беляши есть, – подает голос дед, – и Светка, опять, заходила.
В сердцах брякаю чайником об газовую плиту.
– Говорит, музыка будет хорошая и танцы. Пошла бы, что ли. Ты, ведь, танцевать сызмальства любила, совсем махонькой уже пританцовывала и в такт попадала, – сдаваться дед, точно, не собирается.
– Да, ведь, ты, сам, говоришь, что ноги в пляс идут, когда душа поет, – скрипнув зубами, парирую я. – А мне, что-то, петь не хочется.
Разговор готов был перейти на повышенные тона, но тут, снова, забренчали в калитку. Ну, Кудряшка, получишь у меня. Шеметом, влетаю в свою комнатушку, меняю старое пляжное платье на вытертые джинсы и реденькую, связанную крючком, кофточку, выуживаю из-под кровати босоножки на платформе. Еще несколько, сплетенных из бисера, фенечек – и я готова.
– Ну,