Я жизнью жил пьянящей и прекрасной…. Эрих Мария Ремарк
поэта и друга людей отражается от высокого неба утопии, и от этого становится еще долговечнее, яснее и сильнее. Исполненную мысли, фантазии, поэзии, сатиры и философии, эту великую книгу надо перечитывать снова и снова, и каждый раз находить в ней новые сокровища.
Описания зимнего сада принадлежат к самым грандиозным и most terrifying [7] сценам в мировой литературе.
Эрих Мария Ремарк.
Ингрид Бергман
Сентябрь 1946
Эти дни сентября. Они, словно стрела, пронзают сердце. Текучие, исполненные безымянного прощания, старых надежд и обещаний, золотые и тихие, лишенные сожалений. Для того чтобы яснее сохранить в памяти опыт юности во всей его яркости, и наступает этот мифический девятый месяц года: начало второй жизни, осознанной, но без пессимизма. Есть и вино, похожее на сентябрь – «Оппенгеймер» 1937 года, несколько бутылок которого мне когда-то посчастливилось ухватить. Теперь они у меня. Позвони мне, пожалуйста, когда будешь здесь, скажи, что останешься, – и мы с тобой выпьем одну бутылку этого сентябрьского вина.
Но не делай это слишком поздно – жизнь и вино не ждут, – октябрь тоже чудесный месяц, но он другой. За ним следуют голые факты и бесконечные дожди ноября.
Ингрид Бергман
После 25.09.1946
Я знаю, это странно, но после того, как я увидел Жоан на экране, я не могу снова представить себе ее лицо. Отныне это всегда будет твое лицо. Теперь, когда я смотрю на сложенную фотографию, присланную тобой в письме, я верю, что она выглядела в точности, как ты. Это не обвинение в духовном убийстве; это история смерти и воскресения.
Отныне все будут представлять ее себе в бурях, громах, молниях и пейзажах твоего лица, и я, хочу я этого или нет, буду захвачен этим волшебным перевоплощением. Здравствуй и живи счастливо. Она умерла прекрасной смертью в твоих объятиях.
Эмилю Людвигу
Нью-Йорк, 20.12.1946
Дорогой Людвиг!
Ваше письмо удивило и обескуражило меня. Я получил его только вчера; оно было переслано мне вслед. Дата письма говорит о том, что оно шло очень долго; я надеюсь, что в промежутке Ваше сердце снова заработало лучше. Халкионические дни – желтая шелковая палатка, красный «Шарлахбергер» 1902 года – это, конечно, было давно, но ведь было! Это было и осталось, отлитое в бронзе прошлого, и точно также остались Ваши книги, Ваш труд, осталось то, чего Вы достигли, – и вот теперь пара брехливых деревенских собак смогла настолько вывести Вас из себя, что Вы на несколько месяцев лишились способности работать? Я телеграфом послал Вам слова Палленберга*, сказанные им после того, как ему показали пару особенно идиотских замечаний бестолковых критиков. Палленберг великодушно произнес: «Они настолько глупы, что я даже не могу их игнорировать».
Успех выковывается на наковальне зависти и злобы, и я много раз убеждался, что так оно и есть. Надо опираться на нечто иное, нежели жалкое равенство. Этого мало. Лично я никогда не хотел быть на той стороне, ибо я глух к ругани в мой адрес. Если на человека шипят, значит, он жив. Я всегда был глух к направленной на меня злобе; реагировать на нее – дать им достичь
Наиболее устрашающим