Бикини. Януш Вишневский
из записной книжки матери. На нем был адрес тети Аннелизе. Она вспомнила слова матери: «В деревне всегда легче пережить такие времена, в деревне нет бомбоубежищ, зато есть молоко…».
– Как далеко от Дрездена до Кельна? – спросила она, надевая белое шелковое платье в зеленый цветочек. – Ты мог бы отвернуться, когда я переодеваюсь. Мы ведь договорились…
На этот раз он не отвернулся. Она не нашла в чемодане подходящих трусиков, лифчик тоже не годился. Комбинации у нее не было. Под это платье она обычно надевала комбинацию. Материал был очень тонкий, почти прозрачный. Она повернулась к нему спиной и разделась догола. И быстро, через голову, натянула платье. Если бы не упругая грудь, платье повисло бы на ней, как на вешалке. Она с радостью отметила, что очень похудела. Встала на цыпочки. К этому платью она всегда надевала обувь на высоком каблуке. И открывала лоб, стягивая волосы в хвост, а мама одалживала ей свою белую сумочку.
– Ты не могла бы сейчас встать поближе к огню? Получатся такие, как ты говоришь, насыщенные полутона… Надеюсь, свет упадет как раз на твою грудь.
Он совершенно не разбирался в полутонах. К тому же она прекрасно поняла, чего он добивается. Мужчины любят глазами. Даже такие благодарные слушатели, как он. На цыпочках, почти как балерина, она подошла к гробу, на котором стояли зажженные свечи. В их свете платье стало совсем прозрачным.
– Как ты догадалась? – спросил он, вглядываясь в нее и нервно облизывая губы.
– Я немного, скажем так, разбираюсь… в фотографии, – ответила она кокетливо.
– Ты просто красавица. Тебя невозможно не желать, – сказал он быстро, протянув руку за бутылкой вина.
Она вернулась и села рядом с ним по-турецки, прикрыв подолом платья колени. Он протянул ей бутылку.
– Так все-таки скажи мне, далеко ли до Кельна? – спросила она, отпивая из бутылки.
– Я постепенно влюбляюсь в тебя, – прошептал он, глядя ей в глаза.
– Это из-за мая, который только что был здесь. В мае все влюбляются, но к ноябрю чаще всего обо всем забывают.
– Знаешь, ты ведь до сих пор так и спросила, как меня зовут. Я для тебя то «парень», то просто «ты».
– Я знаю, парень. Я спрошу тебя об этом, когда… когда ты станешь для меня самым главным. А пока я не хочу больше знать ничьих имен.
Он молча встал и подошел к чугунной печке. Убедился, что жестяная труба находится ровно посредине тоннеля, ведущего в помещение, добавил угля и поставил на печь котелок с водой.
– Помоешь меня сегодня? – спросила она тихо.
«Купание», как они это называли, стало одним из их вечерних ритуалов. Так же, как его скрипичные концерты и ее чтение вслух. Он кипятил воду в котелке, во второй наливал холодную воду. Она ложилась на постель. Сначала он умывал ей лицо, потом раздевал ее и фланелевой тряпкой обтирал все тело. Груди, живот, ладони. Тряпка никогда не бывала слишком горячей или слишком холодной. Потом она переворачивалась на живот, и он обмывал ей шею, спину, ягодицы, ляжки, икры и ступни. И наконец