Это однажды случилось (сборник). Ирина Сабенникова
подвернувшуюся рухлядь на всякий случай – это уже слишком. Впрочем, наверно, не всякую, некая логика в этом хламовнике просматривалась: предпочтение отдавалось технике, которая ремонтировалась, собиралась одна из трех негодных, но никогда не выбрасывалась, разве что разбиралась на составляющие. Книг тоже было в избытке, ладно словари и учебники, которые могли понадобиться для работы, но подшивки замшелых журналов и газет шестидесятых годов, давным-давно связанных бечевкой и покрывшихся таким слоем пыли, что трудно было разобрать даже их название… И по всей квартире громоздились нары, создавая устойчивую ассоциацию с лагерным бараком. Конечно, человек когда-то в далекой послевоенной молодости работал на Сахалине на буровых вышках, а позже в Якутии, так что привычку к лагерной жизни он там вполне мог приобрести, как прививку, которая при слабости организма переросла в хроническую болезнь, с которой дальше уже живешь и не помнишь, что когда-то было иначе.
Его не было уже около суток, и не оставалось ничего иного, как звонить в милицию. Путь аутодафе начался.
– Да, – ответили в милиции, – мы нашли его вчера в мусорной камере соседнего дома. Да, он называл этот адрес. Но приличный человек в мусорной камере прятаться не станет, да и уж очень он был похож на бомжа. Мы отправили его в Гиляровского, там специалисты разберутся.
Вот те на, забрать человека с улицы и, не глядя в документы, отправить в сумасшедший дом, пусть и носящий имя почтенного врача, но все же психбольница, а еще говорят, что туда трудно попасть. И что же теперь делать? Ехать и доказывать, что человек не псих, боязно, как бы и самому в тот же капкан не попасть. Перед психбольницей у нормального человека страх гораздо больший, чем перед любой другой, словно ему нужно соприкоснуться с чем-то запредельным, необъяснимым, увидеть себя со стороны и не узнать эту частицу своего «я». Но ехать все равно надо, не бросать же беспомощного старика.
Не знаю, были ли вы когда-нибудь в такого рода заведениях? Не лучшее это место. Внешне от другой больницы и не отличишь: обычное функционально ориентированное здание, парк, дорожки, но какая-то навязчивая тишина липнет к тебе: к подошвам твоих ботинок, когда идешь по дорожкам, а шаги свои словно и не слышишь, к голосу, который садится сразу на полтона и становится сиплым, точно от волнения, ко всем твоим замедляющимся движениям – ко всему. Входишь в здание, и тишина остается за дверью, а в обычных больницах все наоборот. Пытаешься понять и не можешь, что же здесь не так? Ручек нет. Действительно, все двери без ручек, и тебе ни войти, ни выйти никак невозможно. Трогаешь дверь, гладишь на предмет того, за что бы зацепиться пальцами и открыть, – ничего, гладко. Стоишь перед ней в недоумении и не знаешь, что делать. Ах, ларчик-то просто открывался, здесь же звонок есть, неприметная такая кнопка, сразу и не заметишь. Звонишь. Открывает медицинская сестра в белом халате, спрашивает, к кому, и все как в обычной больнице, потом пропускает вперед и закрывает за тобой дверь. Ты оборачиваешься на всякий случай, а ручки нет. И вот тут-то и поднимается