Усмешка Люцифера. Данил Корецкий
Синицына был по-казацки, по донски решительным.
– Под расписку отдам! От нашего фонда, так сказать, вашему фонду! Мне, поверите ли, даже спокойнее станет…
Балык, черная икра, холодные щучьи котлеты с хреном, мягкая, невероятно вкусная водка («На домашнем укропе! Сам, кхе-кхе, настаиваю!») в простых граненых стограммовиках. И все так ладно, так хорошо складывается одно к одному, и собой Трофимов чрезвычайно доволен. Ведь не зря же он выбил эту командировку, ох не зря! Через месяц-другой, глядишь, списали бы рукопись, перечеркнули крест-накрест шпагатом – и на макулатуру! Все концы бы оборвались, страшно подумать!
– Я вас отлично понимаю, Иван Родионович! – энергично клюет носом Синицын. – Хуже нет, чем вот оно, почти в руках держишь, и вдруг щелк по носу, и нету! И все же, все же, кхе-кхе… – Он сморщил лицо, остро взглянул из-под бровей. – Я ведь перчатки эти надевал, как бы вам сказать… не только чтобы рукопись сохранить. Да плевать я на нее хотел, простите. Противно мне, Иван Родионович, гадко от этой бумаги. Будто зараза там липкая, тысячелетняя! Поймите только правильно… Я ведь и на курганах поработать успел, с трухлявых скелетов пылинки сдувал, в гробницах ночевать доводилось… Эх, всяко повидал… Не брезгливый я человек, вот чего нет, того нет. А тут словно, кхе-кхе… Не хочу за столом, простите.
– Странно, очень странно! Мне, наоборот…
– Еще бы не странно, Иван Родионыч! – перебил его охмелевший Синицын. – Два раза собирался… не в архив, нет, не во вторсырье – на помойку хотел выбросить! В кучу с листьями во дворике – сжечь! Уж простите великодушно… И – не смог! Испугался! Каждый раз как решусь, храбрости наберусь… выдвину этот ящик, а вместо пакета там – черный маузер! Знаете, как тот, из которого Терехов застрелился… Ну, настоящий маузер, десятизарядный, все как полагается… насечки на рукоятке, ствол лоснится, я даже запах слышал, перегаром пороховым тянет оттуда! И трезвый ведь был, и чувствовал себя нормально…
– Постойте, как это Терехов застрелился? – уставился на него Трофимов. – Его же на охоте убили, вы сами мне говорили!
Еще один отчаянный казацкий взмах, от которого едва не падает бутылка.
– Какая охота, Иван Родионович, дорогой вы мой!!. – Лицо директора сморщилось, вдавилось внутрь, как резиновая груша. – Не было никакой охоты!.. Сняли Терехова с должности, со скандалом сняли… Так он после этого вызвал к себе Бузякина… Эх!.. Не знаю уж, что там меж ними произошло… Спор какой-то был, говорят, кричал сильно. А потом за маузер схватился, он у него в сейфе лежал, и порешил – сперва его, потом себя!..
Синицын резко, с грохотом, выдернул ящик стола, где лежала рукопись Рутке, словно хотел поймать там притаившуюся мышь. Заглянул внутрь, хмыкнул довольно.
– Нет ничего! Пусто! – приподнял ящик над головой, зачем-то демонстрируя Трофимову. Оттуда посыпались какие-то крошки, обрывки бумаг, Синицын не обращал на них внимания. – А вы копайте там у себя, в Эрмитаже, изучайте, коли вам нравится!
Он больше не лебезил, не суетился, на Трофимова смотрел в упор, тяжело, не прячась.