Тайна гибели Бориса и Глеба. Дмитрий Александрович Боровков
и на практике». С точки зрения Г.Г. Литаврина, правитель Киева «был не единственным среди всех прочих, как византийский император, – он был лишь первым среди равных, как монархи стран Западной Европы»[65].
Если учесть, что некоторые из историков говорят даже не столько о значении титула «каган»[66], сколько о существовавшем в Поднепровье с IX в. «Русском каганате» – явно призванном заменить традиционные представления о «Русской земле» как древнейшем государственном образовании в Поднепровье[67], – то вопрос с частным применением этого титула переходит в проблему типологического определения киевской государственности как «имперской», возвращая к известным представлениям Карла Маркса об «империи Рюриковичей»[68].
Подводя итог этим рассуждениям, можно сказать, что события 1014–1015 гг. доказали неэффективность политических экспериментов крестителя Руси. Как правило, современные исследователи согласны с тем, что «к концу правления св. Владимира Русь оказалась в состоянии кризиса. Недовольные его реформами и укреплением власти с перспективой передачи ее одному из братьев, сыновья начали воевать друг с другом и с отцом. Фактически каждый из них стремился к тому же, чего хотел добиться св. Владимир – единодержавию. В последние годы его жизни уже было ясно, что междоусобица после его смерти неизбежна, и он принимал меры, чтобы избежать ее. Они оказались недостаточны» (Н.И. Милютенко)[69]. На первых порах Владимиру удалось «пресечь внутридинастическую оппозицию, связанную с внешнеполитической поддержкой польского князя Болеслава Храброго, приостановить династический кризис, скрыто существующий в наличии старшей княжеской ветви в лице Святополка Ярополчича и младшей ветви Владимира Святославича и его сыновей», но «в том же году произошло восстание против власти отца новгородского князя Ярослава» (М.Б. Свердлов)[70].
Поскольку основным источником для реконструкции борьбы за наследство Владимира является ПВЛ, где под 1015 г. помещена повесть «Об убиении Борисове» (в некоторых списках – «Об убиении Бориса и Глеба»), мы должны совершить экскурс в историографию Начального летописания, прежде чем вернемся к реконструкции событий.
1.3. С чего началось Начальное летописание?
Первые опыты по изучению летописания предпринимались еще в XVIII столетии В.Н. Татищевым и А.Л. Шлёцером, положившим начало попыткам реконструкции «первоначального» текста древнейшей (как тогда считалось) русской летописи – ПВЛ. Но, несмотря на то что летописи долгое время являлись первостепенным источником по истории Руси, изучение их продвигалось крайне медленно. В 1820 г. молодой археограф (впоследствии академик) П.М. Строев высказал мнение о том, что летописи представляют собой компиляцию «общих сборников» (сводов), наслаивавшихся друг на друга. Эта мысль предопределила дальнейшие пути их изучения. Подлинный интерес к истории русского летописания появился лишь в середине XIX в. Тогда,
65
Литаврин 2001. С. 473–474.
66
Древняя Русь в свете зарубежных источников. М. 1999. С. 288–292.
67
Горский 2004. С. 55–59.
68
Там же. С. 116–121. Перхавко 2005. С. 205–208.
69
Милютенко 2008. С. 379.
70
Свердлов 2003. С. 312.