Жестокое милосердие. Богдан Сушинский
мы все чаще остаемся именно в таком состоянии: непогребенными, неотпетыми, с незакрытыми глазами… – бесстрастно подтвердил Зебольд. О смерти он всегда рассуждал как о чем-то отвлеченном, лично его совершенно не касающемся. – А парень, тот, русский… он хоть и русский, однако стоит того, чтобы угостить его сигаретой. Если таковая к тому времени окажется у меня в кармане.
– Но мы-то с вами ждали Беркута.
– Не мог тот лейтенант столько продержаться. Он, напропалую искавший смерти…
– «Не мог» – это не о нем. Мне почему-то кажется, что Беркут все еще где-то здесь, на полях Польши.
– Это дьявольский дух его витает над этими нивами, – объяснил Зебольд, – вдохновляя таких же «самоубийц войны», как и он.
– Вот почему мне все чудится, что он где-то неподалеку! – улыбнулся Штубер. – Правда, пошел слух, что вроде бы он не расстрелян, а пребывает в лагере военнопленных. Наверное, видели кого-то похожего. И еще… этот недавний побег из эшелона.
– Ну, мало ли кто нынче, конец войны почуяв, убегает! Попался бы нам тот обер-лейтенант, что вроде бы пощадил его во время расстрела. Можно было бы кое-что выяснить. И вообще, мне не совсем понятно, какого дьявола мы разыскиваем этого лейтенанта: чтобы обезвредить или чтобы наградить Железным крестом?
– И тем самым окончательно обезвредить. Вознаградив этим самих себя. Я понимаю, что подобная философия выше вашего фельдфебельского миропонимания, Зебольд. Тем не менее…
– Для меня он – все тот же, обычный русский. Пристрелю при первой же возможности.
– В таком случае мне придется пристрелить и вас. Предварительно предав земле и оплакав.
– Расстреливать, предварительно предавая земле? Никогда не сталкивался с подобным видом казни.
– Вы станете первым, на ком он будет испытан, мой фельдфебель.
– Я, конечно же, ослышался.
– Но если мыслить масштабно, то надо согласиться, что Беркут – диверсант особого пошиба. И если мы с вами все еще не осознали этого, мой Вечный Фельдфебель, то грош цена всему тому опыту, который приобретали на полях войны да по партизанским лесам, начиная с лета сорок первого.
– Понимаю, ценить достоинство врага…
– Не в этом дело. Мы, диверсанты, – особая каста. Скорцени исторически прав в своих попытках собрать лучших «рыцарей диверсионных кинжалов» под одним «плащом», за стенами замка Фриденталь[3].
– Фриденталь давно должен был стать всемирным диверсионным центром, – пробубнил Вечный Фельдфебель только для того, чтобы поддержать разговор. Он помнил, что Штубер терпеть не может молчаливых собеседников.
– Который бы собирал за своими стенами лучших из лучших диверсантов, – вдохновенно продолжил барон, – независимо от их национального происхождения, веры и того, на чьей стороне они сражались в эту войну.
– Даже так? Фюрер, возможно, и согласится с вашими намерениями, барон, а вот Геббельс – никогда.
– Собрать, сохранить, –
В замке Фриденталь, неподалеку от Берлина, располагались так называемые «Фридентальские курсы», которые опекал Отто Скорцени и на которых готовили супердиверсантов и будущих руководителей повстанческих, национально-освободительных движений, из «неофитов», представлявших многие народы мира.