Жестокое милосердие. Богдан Сушинский
более – гони, – остался верным своей логике мышления Беркут, – вдруг удастся спасти!
9
Курбатова они нашли на деревенском подворье, незаметно переходившем в речной луг. Рослый, плечистый, облаченный в китель времен Белой гвардии и опоясанный кавалерийскими ремнями, он стоял, склонившись на жердевую ограду, и наблюдал за свадебными игрищами немолодого жеребца и двух юных кобылиц.
Поддразнивая оседланного боевого коня, кобылицы то бросались к нему, подставляя свои неокрепшие крупы, то вдруг, в самый ответственный момент, уносились по высокой луговой траве в сторону реки, чтобы с призывным ржанием вспенивать плавневое мелководье.
– Какую бы диверсионную подготовку ни проходил казак, все равно в душе, в крови остается казаком, – по-русски молвил Штубер, почти неслышно приблизившись к Курбатову.
– Боевой конь – это и в самом деле в крови казака, – подтвердил подполковник и только тогда взглянул на гауптштурмфюрера.
Штубер тут же представился, затем представил прибывшего с ним полковника, который остался у крыльца, и сказал, что у него возникло несколько вопросов, которые интересуют не только его, но и Скорцени.
– О Скорцени наслышан, – слегка склонил русоволосую, с едва заметной проседью, голову Курбатов. – Вас, господин Штубер, знать не имею чести. Но готов говорить как солдат с солдатом.
Они вошли в дом, в котором хозяйничали молчаливая полнотелая украинка лет пятидесяти и, почти такого же возраста, худощавый жилистый сержант-власовец.
– Прежде всего меня интересует цель вашего рейда от Маньчжурии и почти до западных границ Совдепии, – молвил Штубер, взявшись за рюмку с самогоном, самого духа которого он терпеть не мог, и с грустью посматривая на миску с исходящей паром картошкой «в мундирах», рядом с которой стояла миска с квашеной капустой.
– Прекрасный был рейд, «сабельный», как говорит наш атаман Семёнов. Почти не скрываясь, шли; по-казачьи, не боясь. Наоборот, всех вокруг в страх повергали – армейцев, чекистов, милицию, компартейных жидомасонов. Словом, красиво, лихо шли, – решительно покачал он головой, поминая рюмкой водки тех диверсантов, которым до линии фронта дойти было не суждено, – как юнкера – в психическую атаку, под барабанную дробь.
– То есть у вас не было конкретного задания, конкретной цели?
– Какая цель, какое задание?! – по-крестьянски крякнул подполковник, припечатывая рюмку к столу и исподлобья посматривая на полковника Лоттера, демонстративно усевшегося в стороне, поскольку тот не желал принимать участия в «застолье диверсантов». – Душа казака чего прежде всего требует, господа? Куража! В сабельную атаку, в рукопашную, под пулеметный огонь, да хоть черту в зубы, – но обязательно под кураж. Иначе казак – не казак. Вот так мы и шли, господа хорошие, каждодневно рискуя, погибая, кровью врагов и собственной кровью захлебываясь, но… под наш, – повертел он кулаком перед захмелевшими, кровянистыми глазами, – особый, казачье-диверсионный кураж!
– Если под кураж, – едва прикоснулся барон губами