«Ночные летописи» Геннадия Доброва. Книга 1. Геннадий Добров
не знает, её ли ты ждёшь,
Что ж ты бродишь всю ночь одиноко,
Что ж ты девушкам спать не даёшь?
Что ж ты бродишь всю ночь одиноко,
Что ж ты девушкам спать не даёшь?
Вот это была моя первая любовь, долго потом я её вспоминал, когда уже уехал в Москву. Может быть, я ещё расскажу, как я издали следил за её жизнью в дальнейшем, как она стала журналисткой, вышла замуж и уехала из Омска в Калининград. Потом я её потерял из виду и совсем недавно случайно нашёл. Оказалось, что она живёт в Москве, что у неё тут дети и муж. Наконец, мы встретились, она приходила к нам в мастерскую на Таганке. Она увидела, что я уже полуслепой, с большим давлением, хожу, качаюсь. И говорит Люсе – он же совсем больной, как ты с ним живёшь? (Сама она очень располнела, прихрамывала и пила таблетки от давления.) На лице её уже отсутствовала та миловидность, которая очаровывала меня в детстве, а было выражение лишь какой-то серьёзной суровости. То есть она, как и все в её возрасте, чувствовала себя хозяйкой над своими детьми, над мужем и несла на себе заботу и ответственность.
Я хочу вспомнить ещё одно впечатление от тех лет и от нашего дома. Мать лежала в 37-м году в психиатрической больнице на 1-й линии. Старое четырёх этажное здание этой больницы (оно стоит до сих пор) возвышалось над нашими одноэтажными домиками и как бы доминировало над всей округой. И оттуда постоянно раздавались крики душевнобольных, особенно это было слышно под вечер, когда уже садилось солнце.
Я любил рисовать акварелью закат солнца, сидя на крыше сарайчика. Туда я забирался по забору, который состоял из небрежно сколоченных досок, кое-где обитых железом, потом цеплялся за край крыши и залазил на неё. Крыша ещё не остыла от дневного нагрева солнцем, и с неё был виден угол этой высокой психиатрической больницы, откуда доносились странные крики. Я думаю, что после войны не было ещё таких лекарств в психиатрии, которые бы купировали болезнь и смягчали страдания больных. И, возможно, от этих душевных терзаний, от этих страхов больные люди хватались за решётки, трясли их и кричали на улицу – помогите, помогите…
И их голоса неслись в сторону Омки, в сторону обрыва, дальше по всему лугу и поднимались на другую сторону по другим оврагам. А там тоже находился одноэтажный город, и эти душераздирающие больничные крики и там были слышны по вечерам. Возможно, они раздавались и днём, но днём тут стоял шум, ходили машины, разговаривали люди, и меня часто днём дома не было. А вот вечером, в вечерней тишине, когда уже солнце уходило за горизонт и всё постепенно погружалось во мрак, когда старый сарай против солнца казался просто тёмным пятном и в огороде все подсолнухи таинственно качались в темноте… начинали разноситься по всей округе эти отчаянные крики.
На крыше сарая
После войны душевнобольных стало ещё больше, в палатах старой больницы на 1-й линии появилась немыслимая теснота, одной больницы уже не хватало. И тогда на углу 4-й линии и Омской улицы, напротив водокачки, выделили ещё одно здание для психиатрической больницы.
В 2002 году я ездил в Омск