Великий князь. Юрий Сбитнев
rel="nofollow" href="#note_112" type="note">112 тот и доныне называется Чёртовым Беремищем. А когда канул на дно брошенный в Днепр идол, то другие русские люди шли берегом по течению реки, плакали и молили: «Боже наш, не тони, не тони, Боже! Выдубай к свету! Не оставь нас, Боже! Выдубай!» И выдубнул со дна на эту вот рень113, что лежит под холмом распростёртой штукой рытого бархата.
Мономах, остановив коня, глядит туда всё ещё острым, всё ещё дальним взором, и кажется ему, что посередь песчаных задувок ногами к воде, а головою к Выдубецкому холму всё ещё лежит могучее тулово идола, стеная и плача: «Володимир! Володимир князь, не ты ли привлёк меня на горы киевские! Не ты ли утвердил тут веру в меня. Почто гонишь ныне?! Почто губишь?»
– Господи, спаси и помилуй нас, – закрестился князь, отгоняя прочь дьявольское наваждение и уясняя суть стенаний и плача: днепровские крикливые чаицы ссорятся меж собою на песчаной рени. – Огради мя, Господи, силою честнаго и животворящего Твоего креста!..
Молитвою отогнал князь чёрную эту блазнь114, но на душе его не просветлело, томилась душа в потёмках разума.
Без игумена Селивестра сирым явился ему вотчий монастырь, но, поборов в себе неприятие, отошёл князь на долгое моление в собор Архангела Михаила пред святые иконы.
Молился весь остаток дня, всю ночь, пребывая на миг в забвении и снова взывая к Богу, прося простить ему все прегрешения, бывшие в долгой и суетной жизни.
Потом и без малого отдыха читал в игуменской келье свои Поучения, радуясь искусному слогу и негодуя на себя. Снова молился. Канули в Лету три дня его жизни тут, в молитвах и раздумьях. А когда занималась заря четвёртого дня, Бог прояснил его разум. Собственноручно развёл огонь в малой печурке и, когда хорошо и жадно зализало смольё пламя, разъял на листы собранное в книжицу Поучение и стал не торопясь отдавать листвицы огню.
Пусть памятуют далёкие потомки его таким, каким будет угодно Богу. Он отдал всю свою жизнь в руци Его.
Грешный человек не вправе творить образ свой так, как ему вздумается. Хотелось ему совершить благое дело, но грехи оказались сильнее благих дел. Так он рассудил для себя, а как о том рассудят люди – на то воля божья.
После того как сожрал огонь последнюю страницу, стало Мономаху вдруг легко и вмочно, и ощутил он в себе прилив новых сил, был бодр и вполне здоров.
Не вспомнилось князю, утекло из памяти, что остались в Переяславле у Селивестра черновые листы, собственноручно написанные им в тяжких и сладостных муках творчества. Они-то и придут к потомкам через многие века, не убоявшись ни огня, ни тлена.
5.
Неоправданно долго, по мнению Петра Ильинича, задержались в Бодевском селище. Вконец заговорил молодших хитроумный Потка, таскал их по окольным скрыням, где сидели тайно то ли монахи, то ли волхвы, великие знатцы в книжных премудростях.
Дружинники время зря не теряли, кто бегал на ловы, кто искусничал в ручном заделье, починяя и ладя местным конскую сбрую, налёзывая
Рень – мель.
Блазнь – соблазн, искушение, всё то, что кажется.