Великий князь. Юрий Сбитнев
боле всего любо отдыхать Игорю в дороге, под открытым небом, на людских усёлках, кинув под куст моховки133 дорожную ряднинку, и долго лежать лицом в зенит, пока чёрное летнее небо не снизится до самых глаз и не заслепит их синим светом, и покроет, и убаюкает до золотого звона первой пчелы, до мягкого гула шмеля, мокрого от росных кроплей. Любо бывает в путях, не токмо по весне або летом, но в осеннюю непогодь и зимнюю стужу – кинуть под навесцы на умятое сено долгополый тулуп, зарыться в сыто пахнущую баранью шерсть и подолгу слушать, задремывая, как сладко жвачат коровы, тихонечко беседуют с Богом ягни и кони сухо и вкусно пошуркивают мягкими губами овёс в торбах. Любо! Ох как любо!
Но боле всего отрадно слышать в пути слово, произносимое каждым, с кем входишь в беседу, всегда по-нову, всегда наособину хранящее в себе нечто тайное, заветное, неудержимо озорное, весёлое и мудрое, и всегда неожиданное в устах произнесшего.
Не любит свободный русский люд рядиться в одежды, чваниться своею песью, похваляться женою и детьми, многосильной родовой либо дорогими украшениями и великим златом, но в слове своём, в сказе, в лёгкой балаботе134, в торгу ли на городском полку135, в песне и былине изукрашен и неудержим русский человек. Даже молчун от века, от которого и словечка порою не дождёшься, вдруг в одночасье скажет, что мёдом смажет.
Любвеобилен в своей речи русский человек, щедр на красное словцо.
Для Игоря суть дороги – людская речь. Для многих она как воздух – и не замечают, что дышат. Игорю – как питие для жаждущего, хлеб для алчущего.
Не минул он при начале похода Ольгова града. Снова сидели в гриднице136 посадника ночи напролёт. Игорь всё спрашивал и выспрашивал, а боярин Святозар не просто отвечал, но плёл словесное кружево, ткал холсты былого нить к нити, свивая верви137 славы и беды, сопрягая прошлое с настоящим в нерасторжимую связь.
Не сделает Русь и шага вперёд, коли забудет прошлое, а паче если заставят её забыть. Будет тогда топтаться на месте, как конь на болоте, медленно погружаясь в топь, пока за волосы сама себя с конём вместе не вытянет, оглянувшись позадь. Ох как тяжко тягать себя из трясины только за одно, что позволил не помнить прошлого!
В свои отроческие годы понимает Игорь многое, что и старому не понять. Дивится тому боярин Святозар, и ещё щедрее становится на слово.
В Новгороде Северском, куда после Ольгова пришёл Игорь, сидел посадник дяди Давыда и гостевали Давыдовичи – Владимир с Изяславом. Братья были старше, но никогда не упускали случая, когда жили Ольговичи в Давыдовом зачужье, подразнить Игоря, вызвать на драку. Дразнились вроде шутя, но лупили взаправду. Доставалось от них лихо. Кабы не Венец, встававший на защиту, так и жить бы в неотомщённых обидах. Но того Игорь не помнил, не держал в сердце даже самого малого зла на двоюродных братьев, а потому и рад был встрече.
Но они приняли Ольговича настороженно: «К чему прибежал? Чего так вырядился?
Моховка – ягода, теперь уже выродившаяся, похожая одновременно и на смородину, и на крыжовник.
Балабота – болтовня, лёгкий разговор.
Полк – рынок, место торговли.
Гридница – покои или строения при дворце княжеском; приёмная, где князья принимали запросто.
Вервь (вервие) – верёвка, сплетённая из толстых нитей.