Как я выступала в опере. Екатерина Поспелова
наша «длинная снасть», пуст.
Все на месте – рюкзаки, пакетики…
Но длинной снасти нет.
Нет ее.
Папа бледнеет, у него пустеют глаза, он говорит буквально: «Ах!» – хотя никто так никогда не говорит – и еще он делает то, что называется «всплеснуть руками», то есть поднимает их ладонями вниз, хлопает по джинсовым штанам и становится словно меньше ростом.
Мама, наоборот, собирается, оглядывается и бухтит что-то такое: «Глебчик, Глебчик, все сейчас найдем, не может быть, Глебчик…»
Я отбегаю в сторону, – скорее чтоб не видеть папиного лица, чем в поисках решения.
На вокзале все также равнодушно гудит голос над путями про какие-то «хвосты составов», воробьи клюют гадость на асфальте…
Я гляжу вдоль длинных и насквозь просматриваемых перронов – пустота, зной и тягостное закатное солнце.
И тогда вдруг я побежала, побежала, повинуясь какому-то не оформленному в словах чувству, к ближнему отправляющемуся поезду, который уже пофыркивал.
Брякнула подножка, я стукнулась об угол – и оказалась в темноватом плацкартном вагоне, душном и уже каком-то неприятно-обжитом, с тапочками и чьими-то пятками в перспективе.
Боже, что я тут делаю?
В первом закутке сидели четыре вялых мужика, откупоривая батарею пива на столе…
Дальше выглянула веселая девушка и кивнула, по проходу шел мятый проводник.
А над мужиками, на багажной третьей полке, лежала наша снасть в линялом родном брезенте, наши весла и стрингера…
– Провожающие, выходите скорее, – тревожно сказал проводник.
Не слушая, я обеими ногами встала на мужичьи полки и потянула снасть к себе. Она накренилась и поехала вниз.
– Помогите, – коротко сказала я.
Один из мужиков, возможно, тот, кто крал, вскочил и со словами: «Осторожно, что ж вы, девушка» помог мне стянуть снасть вниз. Я схватила ее в охапку и выбежала прочь из вагона на перрон.
…пекло солнце,
…я пошла назад, к родителям,
…папа стоял спиной,
…мама сощурилась на меня издали и тронула папу за рукав,
…папа обернулся и еще раз сказал: «ах»,
…за моей спиной поезд с вагоном, где я только что была, лязгнул и поехал….
Я тихо подошла и поставила длинную снасть на прежнее место.
На все это – от «ах» до «ах» – ушло минуты полторы.
Помолчали.
Потом подали наш поезд.
– Давай в две ходки, Глебчик, – осмелилась только сказать мама, но папа взвалил на себя рюкзак, взял обе снасти и пошел по перрону.
Мы со своими мешками и пакетиками бежали рядом, задыхаясь и боясь сказать слово…
Сели.
Через полчаса и наш поезд выдохнул, дернулся и тихо пополз вдоль платформы.
Купе было изумительное, проводница – красавица, простыни сияли белизной, янтарный чай покачивался в мелко звенящих подстаканниках, рафинад был в опрятной зеленой бумажке.
Мы довольно рано легли – и только тут весь этот