Сестра. Луиза Дженсен
в свою «Фиесту», я нащупываю в кармане ручку от ящика комода в комнате Чарли. Я так и не прикрутила ее обратно. Ну, значит, будет повод вернуться. Надо будет возвратить и фото Пола, которое я сунула в карман, когда Лекси отвернулась. По дороге домой я чувствую дрожь возбуждения. У меня созрел план.
Глава 10
Настоящее
Мышцы болят. Я балансирую на краю матраса, словно канатоходец на проволоке. Дэн еще спит, он лежит на спине, рот расслаблен, лоб гладкий, как булыжник. Сон разгладил морщины, которые избороздят его лоб, как только он проснется. Холодные белые простыни тянутся между нами – пропасть, которую я все еще не в состоянии преодолеть, как бы сильно мне ни хотелось. У меня больше нет уверенности, что именно он ко мне чувствует. Я наблюдаю, как грудная клетка Дэна ритмично вздымается и опадает – его легкие расширяются и сжимаются. Мне так хочется положить голову ему на грудь. Почувствовать щекой покалывание черных волос, услышать биение его сердца.
Горе сокрушительно, оно разобщает, несет одиночество. Мы оба потеряли Чарли, но Дэн не знает, что я чувствую, до конца не знает, да и откуда ему знать? Сначала я оглохла и онемела от шока, утратив способность обдумывать простейшие задачи, управляться с бытовыми приборами, которыми до этого пользовалась тысячу раз. Тосты подгорали, одежда была мятой. Я разучилась общаться. Слова путались и застревали у меня на языке, пока я их не проглатывала и они сталкивались с терзающей меня бурей эмоций. Если я не могла точно определить свои чувства, могла ли я выразить их? Дэн начал все дольше и дольше задерживаться на работе, частенько вваливаясь домой в полночь. Лестница скрипела под его тяжелой поступью, и пока он возился с одеждой, а потом плюхался рядом со мной в кровать, я лежала молча и неподвижно, крепко зажмурившись. От него так сильно пахло алкоголем, что мне казалось, будто это я сама напилась.
В последнее время все изменилось. Мы поменялись ролями. Он больше бывает дома, а я снова на работе. Общаюсь с людьми, как будто я одна из них, как будто устройство моей вселенной не изменилось.
В окна бьет ветер, и стекла дребезжат. Садовая калитка со скрипом отворяется и захлопывается с глухим стуком. Я сажусь на кровати и наклоняюсь за тапочками. В шее что-то хрустит. Я сую ноги в искусственный мех и снимаю с крючка халат, потом неслышно спускаюсь по лестнице и открываю входную дверь. Яблоня стоит, наклонившись, похожая на сгорбленного старика, борющегося с ветром. Мои ноги в тапочках осторожно ступают по мерзлой дорожке, и я рывком захлопываю калитку и запираю на щеколду, зная, что та все равно не будет держать.
В кухне я включаю древнюю отопительную систему, которая с бульканьем и пыхтением оживает, и вытаскиваю из холодильника бекон. Раньше мы доставали его, когда по воскресеньям по очереди приносили друг другу завтрак в постель, и я не могу вспомнить, когда мы перестали это делать – после или еще до смерти Чарли. Я отрезаю толстые ломти от белого батона и густо намазываю их маслом и коричневым соусом. Бекон шипит и плюется на сковородке, и Миттенс мурлычет у моих ног, сообщая, что она тоже любит бекон. Я отрезаю жир. Отдам половину ей, половину птицам.
– Доброе утро.