Польский этюд. Книга вторая. Ирина Костина
защитить их от «неприятного соседства» с русским войском. И под давлением собственных подданных, кайзеру пришлось пойти на уступки: он дал добро на проход людям и повозкам с поклажей, но оставил запрет на провоз пушек.
Миних, прочтя это уведомление, в гневе выругался крепким словцом. Но делать нечего. Пришлось отправлять артиллерию в обход, а самому двигаться к Данцигу налегке.
императорский дворец
Бюрен сидел в кабинете, задумчиво уставившись в одну точку. Ноги его были вытянуты, руки безвольно свисали с подлокотников кресла. Во всём его облике читалась чудовищная усталость.
День за днём, год за годом неотлучно находиться «при особе её императорского величества» и при этом не надоесть, не вызвать раздражения – работа нелегкая; рутинные будничные проблемы и бесконечные церемонии. Переезды, прислуживание за столом, надзор за подчиненными и слугами. Не холодно ли в спальне; не заменить ли лакея, чья неловкость была замечена во время обеда; каких лошадей и карету подать завтра на выезд; кого из придворных взять с собой на лето в Петергоф; каковы причины отсутствия одной из фрейлин; кого из желающих сегодня стоит допустить к государыне, а кого придержать под благовидным предлогом.
И за этими повседневными хлопотами нужно всегда выглядеть свежим и быть одетым к месту, вовремя замечать перемены настроения государыни, развлекать её приятными сюрпризами. И, несмотря на эти успехи, всё время ощущать себя под прицелом придворного общества, постоянно чувствовать дыхание в затылок соперников. И конкурентов нужно вовремя выявлять и устранять, но отправлять их не на плаху, а на почетные посты вдали от двора. И делать это столь изящно, чтоб не навлечь гнева государыни.
Когда-то в Митаве он блестяще устранил со своего пути старика Бестужева и на какое-то время стал единственным повелителем сердца будущей императрицы.
Впрочем, в первый же год царствования Анны, его напористо стал теснить Ягужинский; этот человек обладал невероятной мощью. И как тонко Бюрен смог от него избавиться. Потребовалось всего-то напоить новоявленного графа и подзадорить слегка, чтоб тот обругал прилюдно Остермана. Канцлер не стерпел обиды и уговорил Анну выслать сквернослова в Берлин.
Казалось бы, путь расчищен. Но, тут нарисовалась фигура нового соперника – Миниха, который так преуспел, что чуть не вытеснил фаворита из спальных покоев государыни. Забросал Анну дорогими подарками, вскружил голову всевозможными талантами. И вновь он, Бюрен, хитро избавился от конкурента, спровадив за орденами на войну.
Свобода? Не тут-то было! Воюя с авангардом; ярким, смелым, рвущимся в бой, он проглядел того, кто всё это время оставался в тени и даже не раз выступал союзником в борьбе с соперниками. Он был незаметен в их блеске, не виден за их широкими спинами, не слышим в их шумном гомоне. А теперь, на расчищенном поле, вдруг обозначился во всей красе.
Остерман.
Об эту фигуру можно сломать хребет. Его не выпроводишь за границу; он надёжно прикрыт болезнью, имеющей привычку к обострению