Кристин, дочь Лавранса. Сигрид Унсет
тихо заплакать. Еще так недавно, всего лишь вчера вечером, она ложилась спать, как каждую ночь на протяжении всей своей жизни, вместе с родными отцом и матерью и маленькой Ульвхильд, – и вот как будто разорили и развеяли по ветру гнездо, а сама Кристин осталась без убежища, вышвырнутая из-под крыльев, которые всегда пригревали ее. Она плакала до тех нор, пока не заснула, одинокая и несчастная среди чужих людей…
Встав на следующее утро, она узнала, что дядя со всей своей свитой уехал из Йорюндгорда в гневе; Тронд назвал сестру спятившей и умалишенной бабой, а зятя – тряпкой и дураком, который никогда не умел обуздать жену. Кристин бросило в жар от негодования, но вместе с тем ей стало стыдно – она отлично понимала, что мать совершила грубое неприличие, прогнав из дому своих ближайших родичей. И в первый раз она смутно почувствовала, что с матерью было что-то не совсем ладное, что мать ее не такая, как другие женщины.
Пока она раздумывала над этим, пришла служанка и сказала, чтобы она шла в стабюр к отцу.
Но когда Кристин взошла на чердак, то позабыла взглянуть на отца, потому что как раз против раскрытой двери сидела на самом свету маленькая женщина, – и Кристин поняла, что это и есть колдунья, хотя никогда не представляла ее себе такой.
В большом кресле с высокой спинкой, которое было вынесено наверх из горницы, она казалась маленькой, словно ребенок. Перед нею был поставлен и стол, покрытый лучшей материнской полотняной скатертью с бахромой. Свиная грудинка и дичь лежали на серебряном блюде; в большой чаше было поставлено на стол вино, а пила гостья из собственного серебряного кубка Лавранса. Она уже кончила есть и как раз вытирала свои маленькие тонкие руки о лучшее полотенце матери. Сама Рагнфрид стояла перед нею и держала медный таз с водою.
Фру Осхильд опустила полотенце на колени, улыбнулась ребенку и сказала звонким, прелестным голосом:
– Ну-ка, подойди ко мне! Красивые у тебя дети, Рагнфрид, – прибавила она, обратившись к матери.
Лицо у нее было все в морщинах, но вместе с тем такое нежное, белое и розовое, как у ребенка, и казалось, что кожа на нем должна быть тоже нежная и гладкая на ощупь. Губы у нее были красные и свежие, как у молодой женщины, а большие желтоватые глаза сияли. Головной убор из тонкого белого полотна обрамлял ее лицо и был скреплен под подбородком золотою застежкой; поверх него было накинуто покрывало из мягкой темно-синей шерсти; оно широко падало на плечи и затем спускалось на темную, хорошо сидевшую одежду. Вся она была стройная, как свеча, и Кристин скорее почувствовала, чем подумала, что никогда не видывала такой красивой и величавой женщины, как эта старая колдунья, с которой не хочет видеться окрестная знать.
Фру Осхильд держала ее руку в своей старой мягкой руке; она заговорила с девочкой дружески и шутливо, но Кристин не могла ответить ни слова. Тогда фру Осхильд сказала с легким смехом:
– Что, она боится меня, а?
– Нет, нет! – почти закричала Кристин.
И