Дочь того самого Джойса. Аннабел Эббс

      Я стою на палубе и смотрю, как за кормой кипит белая пена. Цюрих медленно исчезает за горизонтом, и я жду, когда же передо мной появится Кюснахт. Ветер стряхивает с деревьев сухие, скрученные листья. Воздух холодный и промозглый, над озером стоит тонкий запах разложения.

      Я хожу к нему уже три недели. Мы встречаемся в его старом, требующем ремонта, каком-то квадратном доме в Кюснахте. Три раза в неделю я приезжаю на сеансы на пароме. И за все это время я не сказала ни слова. Но сегодня что-то, кажется, изменилось. Я осознаю, что новое, незнакомое прежде чувство будто ворочается внутри меня, и мое молчание начинает меня угнетать.

      Все озеро залито осенним солнцем. У самой поверхности резвятся маленькие рыбки, выпрыгивают из воды, совершают пируэты, и их полосатые спинки блестят, словно крошечные звезды, упавшие с небес. Я смотрю на них, и странное ощущение зарождается где-то в подошвах ног, пробирается выше, к щиколоткам, охватывает икры. Пробегает по спине. Я невольно начинаю покачивать бедрами и постукивать пальцами о поручни, отбивая ритм. Как будто мое тело, скучное, ничем не примечательное тело, снова хочет стать красивым, превратиться в предмет всеобщего поклонения.

      Сегодня я заговорю. Я отвечу на все его утомительные вопросы. И скажу, что снова хочу танцевать. Да. Мне нужно, необходимо опять танцевать…

      Доктор Юнг складывает пальцы домиком. Их кончики касаются его аккуратно подстриженных усов.

      – До восемнадцати лет вы спали в одной комнате с отцом. Как вы переодевались? – Его глаза похожи на маленькие кружки, излучающие свет. Он не сводит взгляда с моего лица.

      – Я спала в одежде, – смущенно отвечаю я, зная, что за вопросы последуют дальше. И меня от них тошнит. А еще они до смерти мне надоели.

      – Почему вы не раздевались?

      Его слова повисают в воздухе. Я плотнее закутываюсь в свое кротовое пальто. Маленькая настойчивая горничная все пыталась отобрать его у меня в прихожей. Повторяла, что в кабинете у доктора очень тепло, она сама разожгла камин.

      – Крысы ведь не переодеваются на ночь, не так ли?

      – Крысы? – Доктор Юнг резко поднимается с кресла и начинает расхаживать по комнате. – Я рад, что вы наконец-то решили заговорить, мисс Джойс, но объясните, что вы имеете в виду.

      – Мы жили в самых разных местах. Наверное, их были сотни… комнаты… квартиры… В Италии, в Швейцарии, в Париже. – Я уже чувствую, что от слов у меня вяжет во рту. Мне хочется стиснуть зубы и замолчать. С меня хватит этих бесед, этих бесконечных вопросов. Но я быстро провожу языком по верхней губе и заставляю себя продолжать: – Когда состоятельные люди – покровители отца – стали давать нам деньги, мы перебрались на Робьяк-сквер. До этого мой брат Джорджо всегда называл нас «эмигрантскими крысами».

      – А ваш отец называл это изгнанием. – Доктор Юнг подходит ближе и склоняется надо мной, так что наши лица находятся на одном уровне. Может быть, он и в самом деле способен заглянуть в мою пустую, разграбленную душу, думаю я. Понять, как меня предали, как отняли у меня все. – Расскажите мне об «Улиссе». Признаюсь вам, я заснул, читая его. – Он снова опускается в кресло, делает какие-то пометки в записной книжке и опять упирается в меня глазами. – Роман, запрещенный за непристойность. Что вы чувствовали, зная, что ваш отец – автор порнографической книги?

      За окном облако закрывает солнце.

      – «Улисс»… – повторяю я и копаюсь в своей дырявой, будто изъеденной молью памяти, пытаясь отыскать хоть какие-то зацепки. Толстый синий корешок… золотые буквы… мама вырывает из рук… – Моя мать однажды увидела у меня роман и отняла его. Она сказала, что у отца грязное воображение и что мне будет позволено его прочитать, лишь когда я выйду замуж. Замуж! – Я горько усмехаюсь.

      – Так вы прочли его?

      – Конечно. Это величайшая книга из всех, что когда-либо были написаны. – Я не признаюсь доктору, что и мне тоже сюжет показался скучным, персонажи странными и слишком сложными, я ничего не поняла и так и не добралась до «развратных мест», о которых судачили все вокруг. Вместо этого с моих губ неожиданно срывается вопрос о баббо[1], вопрос, который все еще мучает меня даже по прошествии стольких лет.

      – Доктор, мой отец в самом деле сумасшедший извращенец?

      Доктор Юнг внимательно смотрит на меня сквозь очки в тонкой золотой оправе. Я вижу, как расширяются его глаза. Он шумно вздыхает и медленно склоняет голову.

      – Почему вы спрашиваете меня об этом, мисс Джойс?

      Я так тесно стягиваю полы пальто, что оно сдавливает грудную клетку и мне становится трудно дышать.

      – Я прочитала это в одной газете, – с трудом выдавливаю я. – Они назвали его сумасшедшим извращенцем. А «Улисс» – похабщиной и самым непристойным романом всех времен. – Мой голос отделяется от тела и живет сам по себе, как будто ни слова, ни звуки, что я произношу, не имеют ко мне никакого отношения.

      – Как