.
отодвинула тарелку.
– С кем же теперь мне удирать отсюда по вечерам?
– Да найдутся охотники. И Клерфэ еще не уехал.
– Допустим. А потом?
– Разве Борис сегодня не заглянет?
– Нет. Не заглянет. Да с ним и не удерешь. Я сказала ему, что у меня голова болит.
– А она у вас болит?
– Болит. – Лилиан встала. – Раз уже сегодня все такие счастливцы, осчастливлю-ка я нашего Крокодила. Пойду спать. В объятиях Морфея. Спокойной ночи, Хольман.
– Что-нибудь не так, Лилиан?
– Ничего. Обычная тоска. Симптом хорошего самочувствия, как сказал бы Далай-лама. Потому что при плохом самочувствии пациенту уже не до мерехлюндии. На страхи и панику просто сил не остается. До чего же Бог милостив, не правда ли?
Ночная сестра обход закончила. Сидя на кровати, Лилиан тщетно пыталась читать. Потом все-таки отложила книгу. Снова ей предстоит ночь – мучительное ожидание сна, потом сон, прерываемый провалами внезапных пробуждений, когда летишь в невесомости, не ведая, где ты и кто, не узнавая ни стен, ни себя в этих стенах, просто сквозь свист и нескончаемость секунд падаешь во тьму, а вокруг лишь страх, муторный морок смерти, покуда из черноты смутно не проступит прямоугольник окна, а перекрестье рамы не перестанет казаться крестом на вселенском погосте, комната не станет знакомой палатой, а жалкий комочек первобытного ужаса с застрявшим в горле криком не окажется ею, живым существом, на кратчайший миг вечности обретшим имя Лилиан Дюнкерк.
В дверь постучали. В коридоре стоял Шарль Ней в тапочках и пурпурном шлафроке.
– Все чисто, – прошептал он. – Пошли к Долорес! Эва Мозер прощается.
– Куда? Зачем? Чего ради она снова прощаться надумала?
– Это мы хотим попрощаться. Не она.
– Так ведь прощались уже, в ресторане.
– То было так, для отвода глаз. Пошли, не порть людям вечер.
– Да неохота мне.
Шарль Ней вдруг бухнулся на колени перед ее кроватью.
– Пойдем, Лилиан, кудесница лунного серебра, чаровница дыма и пламени! Сама подумай: останешься здесь – будешь злиться в одиночестве, пойдешь туда – будешь злиться, что пошла. Что здесь злиться, что там – не все ли равно! Пошли!
Он вдруг прислушался, потом приоткрыл дверь. Из коридора еще явственней донесся стук костылей. Мимо проковыляла старушка.
– Видишь, все идут. Даже стрептомициновая Лили. А вот и Ширмер с Андре.
Мимо проехал и Седая Борода в кресле-каталке, которую чарльстонной припрыжкой вез вихлявый молодой человек.
– Смотри, даже мертвецы восстают, чтобы сказать Эве Мозер «Ave Caesar, morituri te salutant», 6– не унимался Шарль Ней. – Хоть на один вечер забудь свою русскую хандру, вспомни жизнелюбивый нрав твоего валлонского папаши! Одевайся и пошли!
– И не подумаю одеваться. В пижаме пойду!
– Приходи в пижаме. Только приходи!
Долорес Пальмер жила этажом ниже. Вот уже три года она обитала в роскошной палате, представлявшей собой настоящие апартаменты: спальня, гостиная, ванная комната. За эти хоромы она и платила больше
«Здравствуй, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя» (