Покидая тысячелетие. Книга первая. Виктор Балдоржиев
я начал делать свой социальный статус, на который подвигли меня тетя Белла, в девичестве Шарланова, и её супруг – писатель Баржанский. Поскольку жизнь показала, что университеты и институты для меня совершенно не подходят: из первого меня попёрли сразу за драку, а во-втором моё недоумение преподавателями настолько затянулось, что стало благоразумным оставить это заведение, пока во мне ещё оставались капли рассудка. Потом потекли из всех щелей слухи, что я отмечен в органах в качестве социально опасного элемента. А я ещё удивлялся: с чего это начальство от меня морды воротит? Неужели нутром чувствуют мою бесполезность и опасность?
Однажды в Байкальске, куда я отправился в гости, писатель Баржанский, разливая по стаканам «Московскую», объявил, что он хоть и расстался с моей тётей Беллой, но это никоим образом не означает расставание со всеми Шарлановыми, особенно – с Витькой, в которого он верил с момента его рождения. Вера советского писателя – это создание романа, объёмом в силикатный кирпич, который навек даёт человек социальный статус и все прилагаемые к нему блага.
На самом деле тётя Белла вынесла за дверь квартиры чемоданы супруга, за ними и самого Баржанского. И он благополучно переселился в драмтеатр Байкальска, где работал режиссером.
Выслушав Баржанского о возможностях социального статуса, я отправился, навеселе, к тете Белле, где меня начало кидать и выворачивать под рёв двух тигриц – самой тёти и её дочери, моей двоюродный сестры Дины, которым уже порядком надоел пьяный Баржанский, которого они еле-еле спровадили до драмтеатра. А что будет, если и Витька станет таким же, если уже не стал? Но наутро тигрицами было подтверждено мнение изгнанного супруга и папы Баржанского, хотя ни одним словом я не упоминал его имя: мне действительно, необходим социальный статус.
В общем, со всех сторон выходило, что выжить в этой качке, именуемой океаном жизни, я смогу только заработав единственно возможный для меня бонус – социальный статус. То есть, написав роман объёмом в силикатный кирпич. Намыливая рожицу, я намеревался спросить: «А с красный кирпич не подойдёт?» – но у меня так трещала башка, что воздержаться от всяких речей и споров было практичнее.
С тех пор прошло пять лет, социальный статус в руки социально опасным элементам, каковым я числился в органах, сам не идёт. Такого вообще быть не может. Но у меня нет другого пути. Тут какой-то противоестественный клубок, где сплелись – сама цель и все препятствия для достижения этой цели.
И вот на острове, в окружении холодного океана и пробуждающейся теплоты Барабаша, я пытаюсь распутать этот клубок, строча на «Любаве» повесть о спивающемся русском мужике, которому, на мой взгляд, намного лучше жилось бы при крепостном праве. Фигня, конечно. Но не мне вертеть колесом истории…
Пока тот, кого ещё никто из людей не видел, вертит колесом истории, получается следующая современность, которую я описываю, зарабатывая недостижимый для меня социальный