Идея вечного возвращения в русской поэзии XIX – начала XX веков. Вячеслав Фаритов
речь? Происходит ли это в воображении или в реальности, мечтает ли поэт о будущем или вспоминает о прошлом? Или он говорит о том, что происходит в настоящий момент? Можно ответить так: перед нами воспоминание, обращенное в будущее и преобразующее настоящее. Настоящее теряет характер изолированного и безвозвратно исчезающего момента, оно оказывается просвечено прошлым и будущим. Прошлое, настоящее и будущее вступили в союз, и плодом этого союза стало мгновение, расширенное до прошлого, настоящего и будущего, вобравшее их в себя. Такое мгновение вечно и одновременно оно остается мгновением, временем и становлением, оно не превращается в застывшую и пустую вечность потустороннего, из которой исключается все преходящее.
«Пью жадно воздух сладострастья». Сладострастье – это чувственная любовь, о которой в «Тавриде» речь пойдет ниже. Но это и страстная любовь к жизни, жажда слияния с миром, жгучее стремление каждому мгновению придать характер вечности – воля к вечному возвращению.
«Как будто слышу близкий глас // Давно затерянного счастья». Это счастье примирения уже было, и оно возобновляется, вновь становится близким сейчас, мгновение высшего утверждения вечно возвращается. Чтобы достигнуть этого высшего примирения, необходимо научиться хотеть обратно (zurückwollen), творческой волей освобождать, преобразовывать и заново создавать прошлое:
«Всякое «это было» есть обломок, загадка, ужасная случайность, пока творящая воля не добавит: «Но так хотела я!»
Пока творящая воля не добавит: «Но так волю я! Так буду я волить!»
Но говорила ли она уже так? И когда это случается? Разве отделена уже воля от собственного безумия?
Стала ли воля сама для себя избавительницей и вестницей радости? Забыла ли она дух мщения и весь скрежет зубовный?
И кто научил ее примирению с временем и высшему, чем всякое примирение?
Высшего, чем всякое примирение, должна хотеть воля, которая есть воля к власти, – но как это может случиться с ней? Кто научит ее волить вспять?».[76]
Пушкин сумел найти путь избавления от отвращения ко времени и к его «было» – от отвращения, с которым он был знаком на опыте:
Мечты кипят; в уме, подавленном тоской,
Теснится тяжких дум избыток;
Воспоминание безмолвно предо мной
Свой длинный развивает свиток;
И с отвращением читая жизнь мою,
Я трепещу и проклинаю,
И горько жалуюсь, и горько слезы лью,
Но строк печальных не смываю.
«“Это было”: так называется скрежет зубовный и сокровенная печаль воли. Бессильная против того, что сделано, – она злобный созерцатель всего минувшего.
Вспять не может волить воля; не может она победить время и стремление времени, – в этом сокровенная печаль воли».[77]
В «Тавриде» прошлое перестает быть тяжким грузом, оно преобразуется созидающей волей поэта в бесконечно возобновляемый, неиссякаемый источник радости, благодаря которому настоящее оказывается просвечено солнечными лучами счастья:
За
Там же. С. 146.