Работорговцы. Черный пролетарий. Юрий Гаврюченков
уже превращение.
– Татарскому учат, чтобы в Орду специалистов направлять. Агрономы, ветеринары наши там ценятся. Что-то ты усталый, боярин. Может, тебе того, остограммиться?
Воля Петрович раскрыл шкафчик. В недрах блеснула посуда. Развернулся всем корпусом, демонстрируя прижатый к груди пузатый графин гладкого стекла.
– Весь день впереди, – замялся Щавель. – Впрочем… Что там у тебя?
– «Горе арестантское», – Воля Петрович шумно втянул носом воздух, словно смаковал исходящий от графина аромат. – Рекомендую. Первач, настоянный на слезах колодочников! Я всегда употребляю, когда надо дух нутряной силы ощутить. Зело служебного рвения прибавляет и опору под ногами крепит.
– Ну-ка, ну-ка, – Щавель редко встречал напитки Силы, а потому особенно их ценил.
Воля Петрович водрузил на стол графин, извлёк гранёную рюмку в виде перевёрнутого конуса на короткой ножке.
– Сам, что, не будешь?
– Уважил, боярин, – с признательностью ответствовал раб.
На столе появилась ещё одна рюмка. Воля Петрович умело накатил с горкой.
– Тоже всю ночь не спал, – пожаловался он. – Вникаю в дела муниципалитета.
– Как там?
– С финансами порядок. Хорошо рулил городом Декан Иванович.
Щавель плавным движением подхватил рюмку и донёс до рта, не разлив.
– Ну, за работу!
– Будь здрав, боярин, – ответствовал Князев.
Самогонка обожгла пищевод. Первач был ядрёный и оставлял во рту странное солоноватое послевкусие. В живот словно уголь кинули. Щавель выждал, выдохнул. В нос ударил сырой земляной смрад, какой чует узник в старом зиндане.
Воля Петрович крякнул, занюхал рукавом кителя.
– С разбойников слёзы набраны, – просипел, побурев ликом. Крепкая самогонка пробрала и его.
Щавель зачерпнул из кадки рядом с рукомойником. Хлебнул из ковша свежей водицы. Уголёк в желудке потух.
«Как всё запутано у вас тут, – подумал он. – До того с басурманами сработались, что не разобрать, кто свой, кто чужой. Орда у порога стоит, а в дом не идёт. Как будто и не надо. Как будто все здесь приятели».
– Как всё запущено у вас тут, – молвил он. – До того с басурманами срослись, что не разрубить, кто свой, кто чужой. Враг у ворот стоит, а вы в ус не дуете. Как будто так и надо. Как будто все здесь предатели.
Щавель замер как ромом поражённый.
– Забирает? – глазки Воли Петровича сделались, как у медведя, который с интересом присматривается к забредшему на его территорию путнику, прежде чем пугнуть.
«Это что было?» – обомлел Щавель. Прежде он с таким не сталкивался.
– Это что, быдло? – выговорил он.
– Настойка, – Князев начал прозревать недоброе. – Прими извинения, боярин. Как-то не так она на тебя действует. Мы её пьём и всё путём, а ты погнал по бездорожью. Приляг, отдохни.
Щавель, который уже боялся открыть рот, стащил сапоги, лёг на диван, подоткнул под голову подушки.
Воля Петрович заботливо развернул