Пушкин. Духовный путь поэта. Книга первая. Мысль и голос гения. Евгений Костин

Пушкин. Духовный путь поэта. Книга первая. Мысль и голос гения - Евгений Костин


Скачать книгу
в своих текстах (вспомним замечательные отступления на сей счет из «Евгения Онегина»[3]), дневниковых заметках, в статьях и, конечно, в своей переписке.

      В чем будет состоять суть формируемого русского литературного языка, в чем он должен превзойти языки уже сформировавшихся культур? В этом письме Пушкин указывает на некую «библейскую похабность», но это «похабность» не в тематическом, так сказать, смысле, которую он сам по молодости лет реализовывал в таких своих текстах, как «Тень Баркова» и подобных. Ведь не предлагает же он пойти русской литературе по пути Баркова. Вовсе нет. Мысль Пушкина связана с выявлением «грубости и простоты», где «грубость» должна пониматься как онтологическая открытость, которая всегда будет задевать некую «чувствительность» вроде сентиментальной или романтической, но будет соответствовать правде жизни. Об этом он не раз еще выскажется в своих работах критического рода, но наметки такого подхода видны уже здесь.

      И «простота», то есть то, к чему он сам пришел на исходе своего творческой жизни, правда, не подозревая, что это действительный «исход», то есть завершение пути – в стихах болдинского цикла, в прозе («Повестях Белкина» и «Капитанской дочке»). Это то, что в последующем будет по-своему мешать Льву Толстому, который заметит, что прозаические вещи Пушкина «голы как-то». Но без этой библейской простоты, обнаженности неких исходных характеристик и качеств русской жизни и русского характера не состоялся бы и сам Толстой. При этом не стоит видеть за этой «простотой» некую обращенность Пушкина к простонародному типу речи, который он широко использовал, но отнюдь не считал, что именно она, эта речь, должна лечь в основу русского литературного языка. Богатство подходов Пушкина ко в с е м возможностям русского языка, в том числе и в его обращенности к «телесному низу», поражает и делает единственно возможным ответ на вопрос, что именно подобная широта и беспристрастность языкового плана и позволила Пушкину реформировать русский язык изнутри, открыть в нем и метафизические глубины и сохранить эллинистического и «библейского» плана прямоту взгляда на действительность, находя для ее описания наилучшие слова и приемы, не взирая на нарушения или переступания существующих стилистических норм.

      Да и то, стоит вспомнить единственный в своем роде пример из того же Толстого, когда громадное здание «Анны Карениной» вырастает у него из одной строки Пушкина «Гости съезжались на дачу». Вот эта библейская сконцентрированность в своей обнаженной простоте через сжатую и лапидарную форму, но потенциально несущая в себе развертывание громадного и сложного содержания – уникальна и непревзойдена никем в истории русской литературы. И это, не говоря о Гоголе, которому были дарован Пушкиным ряд сюжетов, но в пушкинской подаче они содержали в себе будущие построения автора «Ревизора» и «Мертвых душ». Не говоря о Достоевском, который весь, по сути, виден (матрица его героев) в «Пиковой даме», в «Пире во время чумы», в «Медном всаднике» Пушкина.

      Не


Скачать книгу

<p>3</p> Она казалась верный снимокDu comme il faut(Шишков, прости:Не знаю, как перевести.)Никто бы в ней найти не могТого, что модой самовластнойВ высоком лондонском кругуЗовется vulgar… (Не могуЛюблю я очень это слово,Но не могу перевести;Оно у нас покамест ново,И вряд ли быть ему в чести)

Или:

Я мог бы пред ученым светомЗдесь описать его нарядНо панталоны, фрак, жилетВсех этих слов на русском нет;А вижу я, винюсь пред вами,Что уж и так мой бедный слогПестреть гораздо меньше могИноплеменными словами,Хоть и заглядывал я встарьВ Академический словарь.