Высота круга. Виктор Улин
прокричала еще что-то резкое. И сменила гнев на милость. Людская струя хлынула вверх. Рощин всплыл на трап. Сунул куда-то свои бумажки. Почувствовал, как недружелюбные руки вырвали у него посадочный талон. И наконец поднялся по скользким от наледи ступенькам.
В самолетном предбаннике стояла девушка лет девятнадцати. Профессиональная улыбка казалась приклеенной к ее лицу. Синяя форма была готова лопнуть на талии. И состояла, кажется, из одного лишь кителя. Рощин походя улыбнулся. И двинулся в семнадцатый ряд. Один из последних в салоне.
На крайнем в проход месте «Б» уже сидел пассажир. Щуплый дедок в шапке со спущенными ушами. Рощин перебросил дипломат на свое сиденье. Запихнул на полку шапку. Может, и пальто снять? – подумал он, расстегиваясь. – Да нет. Лучше сбоку положить. В полете станет холодно…
Дед, похоже, замер от ужаса перед скорым отрывом от земли. Сжался в напряженный комок. Не шевелясь, прижимал к животу черную клеенчатую сумку. Рощин не стал его о чем-то просить. Осторожно протиснулся в щель. Между железной рамой кресла и дедовыми острыми коленками. И криво опустился на свое место.
Обивка была холодной. Мягкое прикосновение ее вызвало не облегчение. А какую-то странную судорогу. Тут же опять отозвалось сердце. Рощин примостил дипломат боком у закругленной самолетной стенки. Стащил-таки пальто. Сунул его сбоку. И наконец попытался расслабиться. Отвернулся от всех. Привалился лбом к иллюминатору.
Сегодняшняя гонка пересекла финиш. Больше от него ничего конкретно уже не зависело.
Внизу неровно светили аэродромные огни. У трапа все еще волновалась темная масса людей.
10
Вот непруха, так непруха, – с обидой думала Нина, стоя на своем посту в полукруглой тесноте входного тамбура и держа под прицелом служебной улыбки вяло бредущих пассажиров. – Не прёт по-черному. Как это бабуля про того смурного мужика говорила? «Деньги продал»? Нет – землю, кажется, продал, а вот деньги пропил. Такая невезуха – хоть фэйсом об тэйбл.
Заняв весь тамбур, с трапа ввалилась необъятная тетка в несвежей песцовой шубе и такой же шапке.
Песец-то весь вытерт подмышками, и на затылке войлоком свалялся, – удовлетворенно отметила Нина, вжавшись в переборку, чтоб разминуться с огромной пассажиркой. – Скоро и спереди вылезет – как на больной собаке!
Но мысль о чужой неприятности не смогла-таки развеять собственную тоску.
Непруха – одно слово. С самого начала было ясно, как день. Опять Николай Степанычу подсунули гнусный рейс в этот занюханный городишко. Мало того, что там вообще ничего нет, так еще и ночной. Все лавки перезаперты, открыт от силы сувенирный киоск в порту. А там как всегда: одни толстомордые куклы для чайника, да еще всякие деревяшки, ложки-плошки, которыми разве что костер разводить. Непруха.
А другим везет, сукам. Танька к примеру: на той неделе им опять подфартил Владик со стоянкой восемь часов. В город на тачке сгоняли, по лавкам отоварились – одно японское шмотье, чисто японское, даже по-английски ни слова – да еще консервы тамошние,