Будь здоров, жмурик. Евгений Гузеев
плохое оставляет. Впрочем, все не совсем так. Почему-то здесь в раю я встречаю крючок ржавый, скрипящую дверь, а не какие-то идеальные, новенькие вещи? Нет, и тут все можно объяснить. Да потому что, видимо, это взято сюда откуда-то из счастливого детства Толи, и это дорогие вещи, – догадался я.
Сам домик Толика снаружи тоже оказался симпатичной избушкой, вовсе не дворец, а чудный теремок, беленький, мазаный известкой, с темными дубовыми перекладинами на стенах, и с красной черепичной крышей, как в старых европейских городах, какие я видел на картинках. Вид с этого места был мало сказать потрясающим: он был волшебным и сказочным. Красота эта ударила по пустой моей голове. Какой же это был дивный средневековый сельский пейзаж – рощи, холмы, тропинки, луга с фигурками пасущихся коров и овец, стога сена и прочие картинные украшения. Прямо у дома по обе стороны крыльца вызывал умиление чудный палисадник с георгинами и розами. Виноградной лозой была овита еле заметная ограда. Висящие грозди винограда блестели от солнца, будто стеклянные. Было много и других знакомых и редких, даже тропических растений – непривычное соседство северной и южной домашней флоры. Некая запущенность сада была настолько естественной и уютной, что мысль о садовнике, казалась абсурдной и нелепой. Все вокруг было будто подкрашено и дополнительно освещено необычно ярким и теплым светом, линии каждого предмета словно подкорректированы талантливым художником, а ненужные детали и штрихи отсутствовали Солнце, впрочем, светило, как обычно, а небо было безоблачным, только с необычно яркой синевой. Ни жарко, ни прохладно, а как-то хорошо, чудно, комфортно. Кстати, на солнце можно было смотреть, не мигая – глазам хоть бы что. Мимо домика проходила ровная белая дорога. Она была утрамбована, со следами колес телег и лошадиных подков, но только не покрышек автомобилей. В стороне тихо несла свои темные воды небольшая речушка с песчаными обвислыми берегами. Неподалеку прачка полоскала белье, а на другом берегу рыбачил крестьянин. Чуть дальше срослась с течением реки старая водяная мельница. Спокойно крутилось ее колесо от тихого вечного движения речных вод в сторону какого-нибудь райского моря. Вдали маячили холмы и, по ним бродили олени, паслись овечьи стада и, кажется, вырисовывались развалины какого-то средневекового замка. Все было как на ладони: ветряные мельницы, каменные избы и развалины замков, телеги, лошади, кибитки, жнецы, работающие в поле, пастухи и пастушки. Вид сей очаровывал. Круче, чем старинная голландская живопись.
Наши художники тоже так иногда талантливо искажают обычные, даже скучные советские, пейзажи, чуть изменяя формы, освещая по-утреннему розовым светом или наоборот вечерним загадочным, добавляя еле заметные штрихи, взятые из своей фантазии или украденные у тех же гениальных голландцев, фламандцев и прочих европейцев-живописцев прошлых столетий. Впрочем, и те тоже, видимо, привирали, приукрашивали действительность. Вряд ли все в их природе и окружающем мире было столь совершенно, как на музейных полотнах. Но здесь, в этом пространстве, где