Конец золотого века. Григорий Вахлис
хотел, чтоб ученикам показать эту хату, – народное искусство. А она ни в какую. Стояла напротив окна, и знаете этак, волосы ей насквозь просветило, сияет, вся в золоте.
– А я – хотите верьте, хотите нет – кошечку ту белую увидал! Будто она из-под хаты выскочила и через двор ко мне пробежала. И нету, как не было. А говорят, если ведьма, кошки черные бегут. А насчет лица – извините! Обижать не хочу, я тоже видел – в окно! Стены – да! Не тронуло понизу. Но по полу одни головешки, балки сгоревшие, ни стола, ни чего, кое-где прогорело насквозь, ямы… когда кирпичом мазанку ту обкладывали, пол земляной досками зашили. К углу ближе, где кровать, три трупа – и не понять, что люди. Да сами подумайте – при таком огне! Простите, если что не так сказал.
– Меня тоже в понятые хотели привлечь. Привлекли за неявку. А потом уже за разглашение. Ну, вы знаете… там и с милиции, и инспектора, и все… Дымок вонючий, такой желтый почему-то, и банки у нее стояли, с маринадом или засол, огурцы с помидорами, – так не сгорело. И на припечке чайник стоит, неповрежденный. Проводку искали. Проводка-то есть, только она каганца у себя жгла, электричество не признавала. Понятно – керосин. Смотрят, а в счетчике пробок нет. Какое тут замыкание! Чтоб они все сгорели…
Тушили своими силами. Наши, и рабочие набежали с УТо. Ставок рядом… Хата на отшибе, так ничего, только сарай сгорел – ничей. Заброшенный, то есть. А так, конечно, жалко. Люди. И куры у нее были, поразбирали по соседям. У нее ж родичей никого. Степень захламленности определили, как вторую-четвертую, козлы. Эксперты хуевы. Нажрались и уехали в своем «газоне». Классная машина. Я в армии командира возил, знаю.
– Так, валите отсюдова! Закрыт кабачок! Трындят час целый – и нечего путного. Трупы считают, курей… Давай- давай, подъем! Убыли нахер! И нечего часы показывать, сказала – закрыто! Вы ж до утра не разберетесь. Вы ж не про то. Вы каждый про свое. А если б у меня такой муж, так я бы ноги мыла, и ту воду пила…
Она не ценила. Я ее знаю. Таким главное не муж, а семья. В семью, в дом. Квочка… Хотя жили чисто – раз. Дети ухоженные – два. Она следила… Сама и он, всегда костюмы, рубашки и все глаженое. С детьми занималась… Обязанности свои исполняла – никто ничего не скажет. А вот он раз сюда приходит… Что-что? А ты козел – видел? Да, не пил, все знали, слово с него взято было еще перед свадьбой. Сказал – и не пил. Рюмку в праздник.
И все открыл мне! Почему? Ну не вам же! Выпил и рассказал! Он до армии пил. Отвык. И как начал, понесло его… Бутылку одну – и все рассказал. Я уже уходила, пол замыла, ведро вынесла, захожу – сидит. Я глазам не верю. И все с самого начала, с того лета и до этого, целый год, как у них было. Говорит: люблю ее! Кого? Вам при тупости вашей мужеской не понять. Вот-вот – жену! Как же! А хрена лысого? Ничего не скажу! С вами говорить все равно, что до стенки! За что любил? Я ж говорю – мудаки. Как мой. Земля ему пухом. Давай-давай… полный!
– Ее мне не жалко. Вот не жалко и все! Имущество свое спасать кинулась – мужа дорогого. А Мотрин, тот сам дурак, во все дырки затычка. В сени он полез… Куда все – туда и он. У нее самогону