Душою настежь. Максим Дунаевский в моей жизни. Нина Спада
я внутренне холодела, обдумывая все открывшееся.
Как взрослый человек, будучи значительно старше меня, он не мог не сознавать, что когда-нибудь все выяснится! И что тогда? Как смотреть друг другу в глаза? Все это было выше моего понимания.
Я ежедневно крутила в руках его подарок, слушала и переслушивала его песни. Но не с радостью и с удовольствием, которые, по идее, его музыка и посвящение должны были бы вызывать у меня, а с болью и глубокой грустью в сердце. Внимательно вслушивалась в слова, как будто они могли вместо Максима ответить мне на все вопросы. «Позвони мне, позвони!» – призывала из моего маленького проигрывателя Ирина Муравьева. Но Максим не звонил.
Я в мыслях видела перед собой его лицо, обращалась к нему, задавая мучающий меня неотступный вопрос: почему он так обошелся со мной? А он, как обычно, смотрел на меня по-детски невинными глазами и молчал.
Мысли мои были тяжелы, но я стояла перед необходимостью как-то справиться с этой ситуацией, продолжать жить дальше. Для начала хотелось вылить боль слезами. Но плакать снова не получалось, и оттого на душе было еще тяжелее.
Ребенка я решила оставить – чувствовала, что не могу поступить иначе – как будто какая-то необъяснимая мощная сила поставила меня перед принятием этого решения. И, несмотря на всю трудность сложившейся ситуации, я уже всем сердцем полюбила ту невидимую крошечную частичку, которая поселилась во мне.
Хотелось надеяться на то, что Максим хоть изредка, чисто по-человечески, позвонит мне – спросить «как дела?» Я была готова все простить, фактически уже простила. И ни в коем случае не хотела, чтобы его жена о чем-либо узнала, не хотела стать причиной конфликта между ними – это никому из нас не принесло бы ничего хорошего. Я дала ему слово молчать и знала, что ни под каким предлогом не нарушу его.
Несмотря ни на что, я свято верила в то, что Максим сдержит свое обещание и не оставит нас с ребенком без поддержки. Ведь речь шла не о какой-то мелочи, а о живом существе, о человеке. О его ребенке. И ведь так повел себя его отец по отношению к нему и к его маме – он сам мне с гордостью рассказывал об этом.
Конечно, он поступит так же благородно, как и папа, он ведь сам подтвердил мне свое согласие.
И все же, по мере того, как дни пробегали один за другим, одни и те же тревожные мысли сверлили мне голову днем и ночью: «Как поведет себя Макс? Что будет с ребенком? И родится ли он вообще?».
Время шло, но Максим больше не появлялся и даже ни разу не позвонил. С того вечера он как будто растворился во вселенной.
Сама же я не могла ему звонить. И даже не потому, что у меня не было его нового телефона – перед уходом он сказал: «Если что, звони маме, она передаст мне». Просто мне нечего было ему сказать. Упрекать или просить о помощи? Мне претило это, было совершенно не в моем характере, как бы сильно я ни страдала. Да и зачем? Что бы это изменило? Невозможно что-либо навязывать человеку против его желания. Теперь все зависело только от него самого. Это был его долг, долг чести – позвонить, справиться о моем состоянии,