Продолжая движение поездов. Татьяна Дагович
окно мчащегося поезда глядит на цаплю, без движения стоящую в пруду. Почему не взлетает – не слышит шума? И почему не улетела на юг? Или она вернулась? Это уже следующий поезд, уже через один, он увозит Сузанне из маленького городка с длинным-длинным названием, где встретила весну. Цапля неподвижно удаляется вместе со своим прудом и с голым, еще зимним деревом; надвигается черное поле, через поле бежит испуганная косуля. Поле, косуля – за цепочку ассоциаций Су вытягивает воспоминание.
Когда-то, вечность назад, Сузанне приехала в небольшой чужой город. Забыла забронировать отель. Нет, не забыла. В тот момент было мало заказов, критично мало – не хватало денег, но был коробок спичек в кармане. Стояла ранняя осень. Заперла чемодан в камере хранения и пошла по улице, ведущей от вокзала куда-то вниз. Шла вдоль проезжей части, и тротуар кончался, потому что кончался город, а проезжая часть шла дальше, и Сузанне шла дальше, но сворачивала в сторону, на узкую дорогу, мимо белых домов с большими ухоженными участками. Дорога становилась земляной дорожкой, продавленной колесами трактора, по сторонам темнели убранные поля. Сумерки незаметно перешли в густую ночь. Сузанне шла над изрытой землей, в которой кое-где виднелись крупные клубни картофеля. Она вздрогнула, заметив силуэт впереди на дороге – как тень, но не остановилась. И когда поняла, что ее тоже заметили, не остановилась. Это был мужчина среднего роста. Вычислить возраст или разглядеть лицо в темноте было невозможно. Кивнув ей, мужчина сказал:
– Косуль не видно. Иногда они здесь бывают. Сейчас, наверно, поздно. А картошку уже убрали. Но у них комбайны дырявые – вон сколько осталось. Или отсортировывают некондицию.
Сузанне сразу почувствовала доверие к этому незнакомому человеку – опасений, логичных при знакомстве ночью в поле, не возникло. По-осеннему мягок был воздух.
– У меня есть спички, – сказала она.
В посадках, разделяющих поля, насобирали сухой травы и мелких веток, развели костер.
– Мне тоже негде ночевать, – сознался мужчина.
– Ничего. У огня тепло.
Клубни картошки были крупные и неровные, печь пришлось долго. Может, какой-то кормовой сорт или вовсе генетически модифицированная, выращенная на бумагу. В беспокойных бликах огня ей все не удавалось разглядеть лица́ случайного знакомого, но ей нравился голос и нравился запах – от него пахло древесным дымом еще до того, как они развели костер. Говорил он с легким шепелявым акцентом, Сузанне подумала, что польским, но не была уверена – у нее не было знакомых поляков. Что-то в его жестах, в небрежно переброшенном через плечо шарфе, да и в самом ужине под открытым небом подсказывало Сузанне, что это художник. Она спросила напрямую – он подтвердил (интуиция, совпадение или шутка?).
Пока картошка пеклась, Сузанне мучилась от голода, и когда наконец можно было есть – без соли, но с золой, горячую в озябших пальцах – впивалась в картофелины, как в счастье. Губы запачкались, стали черными.
Они болтали над тлеющими