На кострами заросшем Плутоне. Егор Мирный

      когда я умру, ты рассмеёшься, наверное.

      мол, нет ничего закономерного,

      вот жил-жил и неожиданно умер –

      в этом столько зауми.

      она всегда тебя здорово смешила.

      мне не будет ни радостно, ни паршиво.

      я буду представлять себе твою улыбку,

      подходя к райской калитке.

      а улыбка у тебя нескромная, ножевая.

      вспомнишь, как я тебя всегда называю.

      я и там тебя буду называть так же, даже

      ещё бессовестнее, как сейчас не скажешь,

      там открывается что-то вроде второго голоса,

      которым можно говорить полностью,

      которым невозможно наговориться,

      и самое страшное в нём – повториться,

      но я буду повторяться, и ты тому виною,

      это непоправимое и смешное.

      а ты будешь улыбаться и думать, что невинна,

      моя дорогостоящая сабрина

      да, ты будешь смеяться над всей этой бессмыслицей,

      но, сабрина, всё ещё выяснится,

      прояснится, и я буду недалёк от правды,

      так же как рай недалёк от ада,

      так же как мы с тобой недалеки друг от друга,

      всё перемесится, перебесится – станет глухо.

      ничего не изменится, сабрина, только перевёрнётся.

      и я не умру – хотя что мне ещё остаётся.

      я встал. за мною встало утро,

      и – ноготками по спине.

      у нины я запомнил кудри

      и слово «нет».

      еще мне отроду не тридцать.

      беру я время на измор.

      на аллу можно было злиться,

      но я не мог.

      у эммы я запомнил гетры,

      ужимки, шарканье ногой.

      уже сентябрь, ты знал об этом?

      такой вот год,

      такая осень – спозаранку

      ко мне чугунною спиной.

      зима была, я помню аньку,

      у аньки – ночь,

      а после – музыка включалась,

      и до сих пор снега летят.

      не начинается с начала.

      уже сентябрь.

      видится: кораблём иду сквозь булыжное море страшное,

      ну, каким кораблём – невзрачным таким корабликом.

      воздухом наполняются паруса, в закатное окрашенным,

      по вкусу напоминающим паприку.

      матросы на борту моём голодом вымотаны,

      жаждой изувечены, миражами изъедены.

      мнятся им девушки, родниковою водою вымытые,

      на всё согласные, торопливо раздетые.

       а девушкам этим о мускулистых юношах мечтается,

       населяющих местности дикие, тестостероном

      пропахшие.

       девушки хотят заниматься любовью,

                                                                 но занимаются танцами,

       чувственные, бедовые, ненастоящие.

      каменные шторма налетают